Пока вода не станет прозрачной. Татьяна Бурдакова

землю… Мои руки – замёрзшие, бледные, унизанные серебром, и его – тёплые, неузнанные, но уже родные…

      – Вон там, видишь, – он обнял меня сзади, – высотка на «Баррикадной». А прямо по курсу было раньше видно главное здание МГУ – а теперь строят новый дом, и скоро даже шпиль, наверное, за ним скроется…

      Было очень холодно, ноги замёрзли напрочь, но уходить мне совершенно не хотелось. Антон прислонился спиной к бетонному ограждению балкона, взял мои руки и молча положил их себе на грудь. Я подняла на него сияющие глаза – и неожиданно для самой себя вдруг попросила:

      – Погладь меня по голове, пожалуйста.

      – Я знаю, что тебе нравится, когда тебя гладят по голове, – нежно ответил он, перебирая на макушке мои волосы.

      – Откуда?

      – Просто знаю, и всё.

      Я приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.

      Когда мы вернулись в квартиру, Антон подошёл к темнеющему у стены фортепиано, поднял крышку, отодвинул чуть дальше стул и сел перед инструментом. Несколько секунд он молча оглядывал клавиатуру; потом потянулся за сигаретой и спичками, подвинул к себе пепельницу и закурил. Я пристроилась на полу, на ковре, и приготовилась слушать.

      С первых аккордов стало ясно – передо мной очень одарённый человек; впрочем, тогда, на Рождественском, слушая его песни, я уже в этом не сомневалась. Начал он с «Апассионаты»; руки замелькали по клавишам… Он с удивительной тонкостью чувствовал замысел великого композитора – и нельзя было не признать: да, это действительно Бетховен. Потом Антон принялся одно за другим играть свои произведения. Я не всегда улавливала между ними грань, но это была прекрасная, какая-то неземная музыка, вся сотканная из полутонов и намёков, страстная и при этом полная такой глубокой и сокровенной тоски, что по спине у меня побежали мурашки. Играя, он часто поглядывал на меня, дышал нервно, нестройно, и пальцы его дрожали от того, что принято называть сценическим волнением, хотя я точно знаю: на самом деле это происходит не от чувства сцены, а от того, насколько вечными и невысказанными остаются тайны человеческой души.

      Закончив играть, Антон захлопнул крышку и повернулся ко мне. Я дрожала: от холода, от переполняющих меня эмоций, от того и другого вместе.

      – Э, так дело не пойдёт!.. – Протянул он. – Пойдём-ка греться.

      Он отвёл меня в гостиную, усадил на диван, укрыл ноги пледом и пошёл на кухню готовить нам чай – чёрный, крепкий, с лимоном и сахаром. Уже допивая его, я заметила прислонённую к стене электрогитару:

      – Ты и на гитаре играешь?

      – Ну, конечно, – Тоха улыбнулся. – У меня же теперь своя собственная группа, ты разве забыла, – я давал тебе кое-что слушать, когда мы сидели на бульваре? Наверное, я не сказал: у нас два гитариста, и я один из них. Я написал пока всего несколько песен, в основном мы играем каверы, но, надеюсь, всё ещё впереди.

      – Сыграешь что-нибудь? – Мои глаза мгновенно загорелись.

      – Заказывай, – он взял гитару и сел рядом. – Испанское фламенко