Эпидемиологические рассказы. Марк Рабинович

оказался не дураком выпить и через минуту Вадим уже исследовал подозрительно молчащий холодильник на предмет закуси. Там обнаружилась открытая банка шпрот и недоеденные пельмени сомнительной свежести. Поразмыслив и решив, что давно умершему Пушкину никакие пельмени повредить не могут, он вытащил оба продукта на стол и добавил бутылку "Киндзмараули". Дар некогда братской Грузии пошел на ура, причем Пушкин называл его "кахетинским".

      Любая пирушка, будь то распитие жженки в пригородном трактире, поглощение лафита в кондитерской Вольфа или совмещение текилы с кахетинским под засохшие шпроты на кухне холостяцкой квартиры, будет бессмысленна без горячих споров. И неважно, что именно будет предметом того спора: превосходство брюнеток над блондинками (или наоборот), достоинства дамасских клинков или скорость интернета. Важен сам процесс спора, подогретый некоторой толикой алкоголя. Вот и сейчас, изрядно залив текилу “кахетинским” и размахивая трехзубой вилкой с застрявшем на ней пельменем, основоположник требовательно вопрошал:

      – Позволю себе поинтересоваться, чем вы, мой друг, тешите себя в этом отвратительном заточении?

      – Ничем не тешу – мрачно ответил Вадим – Просто живу.

      – Просто? – возмутился поэт – Просто живут лишь чинуши и юродивые.

      – А вы чем тешились в Болдино? – он тоже пытался быть ехидным – Просто спасались от холеры, верно?

      – Ничего ты не знаешь – мрачно отпарировал Пушкин, легко перейдя на "ты" – Неправильные ты. брат, книжки читал. Я вот в сием заточение накропал "Повести Белкина" и десятую главу "Евгения".

      – Так ты же ее сжег?

      – Не верь, брат, биографам! Ее сожгли совсем другие люди… Впрочем, мы отвлеклись… – его язык уже заметно заплетался – Нет ли у тебя, брат, еще бутылочки кахетинского? Только пиво? Но мы же не немцы, верно? Я как раз ничего против немцев не имею, взять хоть друга Вилю… Но мы снова отвлеклись… "Евгений", несомненно, дело доброе, но не подумай, что я безвылазно сидел в своем поместье. Нет, брат! Трижды я пытался выехать в Москву и трижды меня останавливали на рогатках… Вот такие дела… Трижды, ты только подумай! Но я не Святой Петр, я не отрекся! И попытался пробраться лесами… А там, брат, волки. Голодные – страсть, ведь дело уже к зиме… Спасла меня вот эта самая трость. Ты не смотри, что она неказиста. Не поверишь, в ней аж восемь фунтов свинца. Зачем, спросишь? А затем, что именно столько весит дуэльный пистолет. Руке, брат, следует привыкать, так, на всякий случай… Дантес, спрашиваешь? Кто же в столице не знает этого бездельника! А причем тут он?