Пан Володыевский. Генрик Сенкевич

в каждом движении, которое он унаследовал от предков или, быть может, приобрел при дворе короля и вельмож.

      – Как поживаешь?! – воскликнул пан Заглоба. – Я так рад видеть тебя в твоем доме, как в своем собственном! Дай поглядеть на тебя! Да, похудел. Знаешь, Михал уехал в полк. О, как ты хорошо сделал, что приехал! Михал о монастыре уже не думает. У тебя гостит его сестра с двумя паннами. Девки – как репки. Одна Езерковская, другая Дрогоевская. Боже мой! Панна Кшися здесь! Простите меня, но пусть лопнут глаза у того, кто будет отрицать вашу красоту, а что касается вас, то рыцарь уже вас рассмотрел…

      Кетлинг поклонился в третий раз и сказал, улыбаясь:

      – Я оставил мой дом цейхгаузом, а застаю его Олимпом, ибо при самом входе увидел богиню.

      – Кетлинг, как поживаешь?! – снова воскликнул Заглоба; ему было мало поздороваться раз, и он опять схватил его в объятия.

      – Это еще что! – говорил он. – Ты не видал гайдучка. Одна красива, но Другая – мед, мед! Как поживаешь, Кетлинг? Дай тебе Бог здоровья! Я тебе буду говорить: ты! Хорошо? Старику так удобнее… Рад ты гостям? Пани Маковецкая остановилась здесь, потому что во время конвокации трудно было найти помещение, но теперь уже будет легче, и она, вероятно, уедет отсюда – с паннами жить у холостого человека неудобно… люди будут косо смотреть и пойдут сплетни.

      – Господи! Я ни за что этого не допущу. Я для Володыевского не друг, а брат, а потому и пани Маковецкую я могу принять у себя как сестру. К вам первой я обращаюсь с просьбой и, если нужно, на коленях буду вас умолять.

      Сказав это, он опустился на колени перед Кшисей и, схватив ее руку, прижал ее к губам. И смотрел на нее умоляющими глазами, в которых была и радость, и какая-то печаль. Кшися вся вспыхнула, особенно когда пан Заглоба воскликнул:

      – Не успел приехать, а уже на коленях перед нею! Ей-богу, я скажу пани Маковецкой, что вас так застал. Кетлинг не зевает. Кшися, учись придворным обычаям!

      – Я придворных обычаев не знаю, – прошептала Кшися, совсем растерявшись.

      – Могу ли я надеяться на ваше согласие?

      – Встаньте, ваць-пане!

      – Могу ли я надеяться? Михал мне брат, и ему будет обидно, если этот дом опустеет.

      – Мое желание ничего не значит, – сказала Кшися, несколько придя в себя, – за ваше я вам должна быть благодарна!

      – Спасибо, – ответил Кетлинг, прижимая к губам ее руку.

      – На дворе мороз, а купидон голенький… Но думаю, что если только он сюда попадет, то в этом доме не замерзнет! – воскликнул Заглоба. – От одних только вздохов оттепель будет. Ей-богу, только от вздохов!

      – Перестаньте, – сказала Кшися.

      – Слава богу, что вы не утратили вашего веселого расположения духа! – сказал Кетлинг. – Веселость признак здоровья!

      – И чистой совести, чистой совести! – ответил Заглоба. – В Писании сказано: «У кого зудит, тот и чешется!», а у меня ничто не зудит, и потому я и весел. О, сто тысяч басурманов, что я вижу? Ведь я тебя видел одетым