Дьявольский остров. Максим Шахов

его помощник ничего не заподозрили.

      – О, хорошее известие, у нас есть доступ и к продуктам, и к одежде, – обрадовался краснофлотец.

      – И даже к мылу, – к ним подошел Капитонов.

      – А на хрен оно тебе? – спросил Бронислав.

      – Ну как? Чтобы мыться…

      – Я имею в виду, зачем его с собой брать?

      – С собой и не надо, а вот выменивать на что-нибудь можно, – объяснил хозяйственный Капитонов.

      – Ладно, ребята, пойду-ка я полежу немного, – сказал Альберт Валерьянович. – А то уж больно утомился.

      – Я тоже, – краснофлотец допил чай и отдал кружку дежурному.

      – А ты от чего так устал? – спросил военфельдшер у Бронислава, когда они остались один на один.

      – Хоронили Хомутаря. Земля мерзлая, еле выдолбили яму.

      – Сам сделал, самому и убрать пришлось, так?

      Бронислав промолчал.

      – Я против самосудов.

      – Все знают, что он предатель. Из-за него столько людей погибло.

      – Доказательств-то нет, – настаивал Шпильковский.

      – Есть, – упрямо возразил Вернидуб, – с нами копал могилу тот самый комиссар, о котором ты, Альберт Валерьянович, говорил. Он рассказал, что видел дело Хомутаря, там все про него написано.

      – Но ты же всего этого не знал.

      – Знал. Сердце красного капитана не проведешь. – Бронислав ударил себя кулаком в грудь. – Да и Пудовкин мне рассказывал.

      – Пудовкин тоже приврать горазд. Ему если человек не нравится, он всякого насочиняет. Ты лучше держался бы от него подальше, – посоветовал военфельдшер, – за место старосты он человека на тот свет отправит.

      – А что мне с ним, детей крестить? – эмоционально отреагировал краснофлотец. – Я с ним стараюсь не сталкиваться. Просто его рассказ удивительным образом совпал с рассказом Стайнкукера.

      – И про кого тот комиссар еще рассказывал? – поинтересовался Альберт Валерьянович.

      – Да ни про кого. Так, зубы заговаривал, хитрый, сын израилев. Так и хотелось его киркой по горбу огреть и положить рядом с Хомутарем. Терпеть не могу комиссаров. Им бы только револьверами перед строем махать. Человек чуть ошибется, они уже политику шьют, дело раздувают вплоть до расстрела. Жалко, солдаты близко стояли.

      – Ты, Бронислав, не пори горячку, а то сам нарвешься на неприятности. Вместо воли в карцере окажешься, и я тебя оттуда не вытяну.

      – Да раздражает все, не могу уже, – тяжело вздохнул Бронислав. – Успокоительного бы. Спирту там или валерьянки, – уголками губ усмехнулся он.

      – Валерьянки, говоришь… Издеваешься…

      – Да нет, я серьезно, Валерьяныч. Завтра, если распогодится, пойдем с сапером записываться на работу. Он тоже ходит злой, как медведь-шатун. Хоть свободы чуть-чуть глотнем. А я море увижу. Уже целую неделю штормит, никого на работу не берут. С тоски тут издохнешь совсем.

      – Надо держаться, – вздохнул Альберт Валерьянович.

      Шпильковский в душе осуждал убийство Силантия, но для себя он решил списать это на очередной ужас войны.

      Наступило