Могикане Парижа. Александр Дюма

войдем, – сказал Жан Робер.

      – Как неуверенно вы это сказали! Разве я недостаточно разбил ваши сомнения?

      – Нет, не то… Но я все-таки далеко не так уверен, как вы, что музыкант этот будет доволен нашим приходом.

      – Он страдает, а следовательно, у него есть потребность жаловаться, – наставительным тоном произнес Сальватор. – И мы будем для него посланниками божьими. Человеку, доведенному до отчаяния, терять уже нечего, и, делясь своим горем, он может только выиграть. Говоря откровенно, теперь меня влечет к этому человеку уже не любопытство, а обязанность.

      Не дожидаясь ответа Жана Робера и не найдя ни звонка, ни молотка, Сальватор по-масонски постучал три раза в дверь.

      Между тем Жан Робер через окно наблюдал за впечатлением, которое это произведет на виолончелиста…

      Тот встал, положил смычок на табурет, прислонил инструмент к стене и направился к двери без малейшего признака удивления.

      Это спокойствие вполне совпадало с мнением, высказанным Сальватором.

      Этот человек или ждал кого-то, или ему было все равно, кто бы ни пришел.

      Да, было очевидно, что все дела мира стали ему настолько чужды, что уже ничто не могло удивить его, а поэтому и к приходу ночных посетителей он отнесся без удовольствия, но и без досады.

      – С кем имею честь говорить? – спросил он, увидев Сальватора и Жана Робера.

      – С незнакомыми вам друзьями вашими, – ответил Сальватор.

      Виолончелист, по-видимому, довольствовался этим ответом.

      – Войдите, – сказал он, почти не обращая внимания на всю странность этого посещения и данного ему объяснения.

      Они пошли за ним. Жан Робер, вошедший последним, запер за собой дверь. Они очутились в той самой ком нате, в которой сидел виолончелист, когда они наблюдали за ним через окно.

      Эта комната поражала простотой, которая придавала ей особенную прелесть. Белые стены были безукоризненно чисты, точно в келье монахини, а обстановка – как в спальне молоденькой девушки. Даже странно было видеть в ней молодого человека. Невольно возникала мысль, что за белой кисейной занавеской сладко спит прелест ная девочка, а маленькие букетики роз поставлены в хрустальные стаканы ее нежной ручкой. Очевидно, или виолончелист зашел сюда случайно, или жил здесь с сестрой.

      Вся комната производила своей изящной чистотой такое впечатление, что казалось, будто здесь могла жить именно только сестра. Женщины, уже покорившиеся греху, в таких комнатах не живут.

      Но все эти впечатления молодых людей объяснялись очень просто. В комнате действительно жил молодой человек, но обустраивала и убирала ее его сестра.

      Но почему же тосковал он так в своем веселом уголке?

      Виолончелист пригласил их сесть, и они начали с того, что объяснили причину своего прихода.

      – Позвольте мне прежде всего предложить вам один вопрос, – начал Сальватор. – Вы, очевидно, огорчены чем-то. Скажите, возможно ли для сил человеческих уничтожить причину вашего горя?

      Виолончелист взглянул на него