Могикане Парижа. Александр Дюма

в пользу музыканта.

      Можно было поручиться, что он был так же грустен и кроток, как его музыка, и обоим молодым людям это пришло в голову в один и тот же момент.

      Они начали с того, что сделали то, зачем пришли: вымыли руки, а затем решились во что бы то ни стало отыскать таинственного и талантливого музыканта.

      Когда они умылись, аптекарь подал им полотенце, а Жан Робер дал ему в награду пять франков.

      За эту цену Луи Рено согласился бы, чтобы его будили ночью хоть через каждый час.

      Он рассыпался в благодарностях.

      Жан Робер попросил у него позволения остаться во дворе еще несколько минут, чтобы дослушать этот жалобный мотив, который развивался с неистощимостью вдохновенной импровизации.

      – Да, оставайтесь, сколько вам угодно! – ответил аптекарь.

      – Но вы-то сами? – спросил Жан Робер.

      – О! Меня это ничуть не стесняет! Я запру дверь и улягусь спать.

      – Ну, а мы-то? Как же мы потом выйдем?

      – Калитка на улицу запирается только на задвижку и щеколду. Вам только стоит поднять щеколду – и вы на улице.

      – А кто же запрет за нами?

      – Это калитку-то? О! Хотелось бы мне иметь столько тысяч доходу, сколько раз она остается незапертой!

      – В таком случае все обстоит благополучно.

      – Да, да, да! – подтвердил аптекарь в восторге.

      Он вошел в дом, запер за собой дверь и предоставил молодым людям полную свободу.

      Между тем Сальватор подошел к одному из окон нижнего этажа, сквозь ставни которого пробивался свет.

      Волшебно-грустные звуки слышались именно оттуда.

      Сальватор потянул ставни к себе, оказалось, что они не заперты изнутри и легко отворяются.

      Оконные занавеси были спущены, но сквозь оставшуюся между ними щель виднелась внутренность комнаты, посреди которой на довольно высоком табурете сидел молодой человек и играл на виолончели.

      Перед ним на пюпитре лежала раскрытая нотная тетрадь, но он не смотрел в нее и даже, по-видимому, сам не сознавал того, что играет. Во всей фигуре его сказывалось состояние духа человека, глубоко ушедшего в свои мысли. Рука его бессознательно водила смычком, но мысли были, очевидно, далеко.

      Казалось, в сердце его происходила тяжелая душевная борьба – борьба боли со страданием. Временами чело его омрачалось, и он продолжал извлекать из инструмента самые жалобные звуки. Вдруг виолончель, как человек, терзаемый агонией, издала ужасный, раздирающий душу крик, и смычок выпал из его рук. Он плакал.

      Две крупные слезы сбежали по его щекам.

      Музыкант достал платок, отер глаза, снова положил его в карман, нагнулся, поднял смычок, положил его на струны и опять заиграл именно с того места, на котором оборвал мелодию.

      Сердце было побеждено, а дух величаво возносился над личным страданием.

      – Вот вам роман, который вы искали, дорогой поэт, он в этом бедном доме, в этом страждущем человеке и рыдающей виолончели.

      – А вы знаете этого человека?

      – Я?