Истории дождя и камня. Инга Лис

сказать ему, этот месяц оказался, наверное, самым мучительным в его жизни. И в первые мгновения их встречи он уверился даже, что не ошибся, что Шарль д’Артаньян действительно испытывает к нему какие-то чувства. Ведь гасконец с такой неподдельной страстью отвечал на его поцелуи и в конце, кажется, даже не сумел справиться с собственным возбуждением. Уже только за одну улыбку, с какой командир вытирал ему своим платком лицо, д’Эстурвиль был готов простить этому странному седому мальчишке всё предыдущее скверное отношение.

      Ведь если до сегодняшнего утра он знал только, что запутался и не может определиться ни в своём отношении к лейтенанту, ни в своих желаниях, то увидев его в конюшне, вдруг понял совершенно ясно, чего хочет. Хочет быть с ним. Не как подчинённый и даже не как друг. Ему нужны совершенно определённые отношения, и плевать, что он, по большому счёту, даже не знает, каково это – быть с мужчиной, а тем более – с таким сложным человеком, как д’Артаньян.

      Однако при этом для Жака было крайне важным убедиться, что гасконец доверяет ему так же, как он сам только что открылся лейтенанту.

      А тот оттолкнул его. На ходу сочинил какую-то ложь и даже не посчитал нужным отрицать это. В одно мгновение превратился в ту самую глыбу льда, какую всегда напоминал окружающим.

      И вот теперь кадет разглядывал человека, вдруг ставшего значить для него так много, и чувствовал, как злость вперемешку с возбуждением буквально захлёстывают его.

      Лионец едва удерживался, чтобы спокойно отвечать на вопросы – окажись они в другом месте, да хотя бы в той же конюшне, он, даже не задумываясь о последствиях, вероятно, попытался бы взять д’Артаньяна силой, – а потому меньше всего думал о том, как звучат его слова.

      И в самом деле… после того, как лейтенант отреагировал утром на его вопросы, уже совершенно неважно.

      Чёрт возьми, а ведь он даже не подозревал, как это на самом деле больно: разговаривать с любимым человеком и не иметь возможности даже прикоснуться к нему.

      С любимым?

      Эта мысль, как и в первый раз, ввергла д’Эстурвиля в полнейшую растерянность, и он даже не услышал, о чём ему говорят.

      – Что? – моргнул и поспешно придал своему лицу равнодушное выражение. – Простите, я отвлёкся.

      – Я спрашиваю, – терпеливо повторил гасконец, – вы уже определились относительно того, зачем вам Париж и плащ мушкетёра? Помните наш разговор в «Сосновой шишке»?

      – А, – как Жак ни сдерживался, но всё равно покраснел и оттого разозлился ещё больше, – это та встреча, за которой последовали события… Не далее, как сегодня, вы расценили их как ошибку, я ничего не путаю? Очень хорошо помню. Да и как забыть разговор, когда вы впервые вели себя по-человечески… чего не скажешь о вашем поведении ни до, ни после?

      Он ожидал какой угодно реакции, а д’Артаньян вдруг рассмеялся.

      – Браво! – и улыбка до неузнаваемости изменила его лицо. – Выходит, я всё-таки не ошибся в вас! Однако… сейчас я хочу поговорить о более важных вещах.

      Выходит, произошедшее утром – пустяки для вас, хотел было