На войне как на войне. Виктор Курочкин

на Теленкова глаза. В них не было ни злобы, ни насмешки, ничего, кроме просьбы.

      – Павел, через дня два-три мы, наверное, расстанемся навсегда… Давай забудем все, что было между нами…

      Теленков тупо смотрел в землю.

      – Я знаю, – продолжал Баранов, – ты не можешь забыть тот дурацкий случай, когда я ушел с той девчонкой… Верно?

      Валька Баранов попал в точку… Теленков промолчал. Баранов засмеялся.

      – Так ее тоже от меня увели на второй день. И увел-то такой сопливый, курсант из пехотного училища…

      Теленков не мог сдержаться, чтоб не улыбнуться. Баранов, видимо, расценил улыбку как шаг к примирению и протянул руку.

      – Мир?!

      Теленков машинально протянул было руку, но тотчас же отдернул, резко повернулся и побежал в казарму. В какой-то степени самолюбие его было удовлетворено, однако на примирение с Барановым он не пошел. «Одно дело увести девушку от незнакомого человека. Но от друга… Это подлость! Подлецу никогда не подам руки. А Баранов подлец… Последний подлец», – думал он.

      Первым в казарме ему попался Наценко.

      – Где ты был?

      – А что? – испуганно спросил Наценко.

      – Горышич засек…

      – А мне плевать… Понимаешь? Плевать! – И Наценко стукнул себя по груди кулаком.

      – А что ты на меня шумишь? – возмутился Павел. – Ты иди пошуми у Горышича.

      До вечерней поверки оставалось еще полчаса. Теленков зашел в красный уголок. За пианино сидел курсант Поздняков и наяривал «Настасью». Верзила Колупаев плясал… Плясал лениво, скучно, как будто выполнял никому не нужную работу. А Малешкин, облокотясь на спинку стула и положив на кулаки голову, смотрел на эту пляску закрытыми глазами.

      – На похоронах веселей пляшут, – заметил Теленков.

      Колупаев остановился, посмотрел на Теленкова:

      – А пошел бы ты, дежурный… – и вдруг заревел: – Я бы Роде отворила… У меня сидит Гаврила!

      И пошел на полусогнутых, приседая, и вдруг, подпрыгнув, перевернулся и так грохнул сапожищами, что звякнули стекла.

      – Ничего, – сказал Теленков, – можешь… Цены б тебе, Колупаев, не было в ансамбле песни и пляски.

      Колупаев глупо ухмыльнулся и подмигнул.

      – А ты как думал!

      В проходе между нарами второго и третьего взвода темно. Но это совершенно не мешает татарину Кугушеву. Он бреет на ощупь голову и что-то мурлычет себе под нос.

      – Что это ты поешь, Кугушев? – спрашивает Теленков.

      Кугушев, гладя ладонью плешь, вздыхает.

      – Если б твоя знала, что моя поет, твоя б плакала, – говорит он.

      Крамаренко по-прежнему, уткнувшись в подушку, жует кишмиш. Теленкову ужасно хочется есть. Но на этот раз совесть побеждает голод.

      – Птоломей, сколько времени? – спрашивает он.

      – Без пятнадцати…

      Теленков вздыхает и направляется в уборную. Дневальный у тумбочки опять курит. Увидев дежурного, вытягивает руки по швам.

      – А ну-ка! – И Теленков щелкает пальцами.

      – Чего?

      – Разговорчики!..

      Дневальный нехотя отдает окурок. Павел