Город неба. Катя Капович

к дрожащему окну

      и сон засветишь,

      и жизнь свою возьмешь в ладонь одну,

      и обессмертишь.

      Спасешь от смерти тяжкий мир отцов,

      пропахший потом,

      и матери в твоем лице лицо

      в сорок четвертом.

      Так страшное через тебя пройдет

      насквозь, навылет.

      И врач в спецлаге к деду подойдет

      и пулю вынет.

      «Стоя перед вкрадчивою бездной…»

      Стоя перед вкрадчивою бездной,

      говорил учитель в пору смут:

      посмотри на птиц небесных —

      вот они – не сеют и не жнут.

      Я смотрю на этот бестиарий

      сквозь густого времени раствор,

      вспоминаю левым полушарьем

      весь его естественный отбор.

      Если нам навязана свобода,

      если нам отмерена она,

      то такая вот полусвобода

      лично мне, дружище, не нужна.

      Белый-белый снег в холодном блюдце.

      Твой сырой окурок не погас.

      Вещи так на резкость наведутся —

      мало не покажется подчас.

      Снег лежит случайно, чуть картинно

      в блюдце и на крашеном столе.

      И невозмутимы, как лепнина,

      голуби в стекле.

      «В город Дельфт возвратился Вермеер…»

      В город Дельфт возвратился Вермеер,

      поднялся на кривой виадук,

      что возник ниоткуда и вдруг,

      длинный взгляд раскрывая, как веер.

      Он надолго успел разглядеть

      и сложить в замыканье коротком

      голый берег с двойным подбородком

      и церквей золотушную медь.

      Когда солнце всходило вверх дном,

      он поставил мольберт на причале.

      Две молочницы в ведра сливали

      молоко в измеренье одном.

      А в другом открывалось окно,

      чтобы выпустить женское пенье

      и озвучить его полотно

      на века или так, на мгновенье.

      «Неразделенная любовь…»

      Неразделенная любовь,

      счастливее ты разделенной,

      ты строишь город городов,

      абсиды, арки и колонны.

      В нем солнце, воздух и вода

      на вкус и цвет совсем другие,

      катает акведук моста

      такие облака живые.

      Под солнцем черепичных крыш,

      под музыку вокзальных клавиш

      там на перроне ты стоишь

      и тихо варежку кусаешь.

      «Что говорит вода, стекая в ванне…»

      Что говорит вода, стекая в ванне,

      согретой отопленьем паровым?

      Что солнце в настоявшемся тумане

      за синим океаном мировым.

      Прозрачно-серых фонарей цепочка,

      заточка городских железных крыш,

      в гостиной дребезжит радиоточка,

      сосед поет в саду «шумел камыш».

      Встречает утро майскою прохладой

      и погружает всех в один туман,

      где тот не пьяный, но уже поддатый,

      больших дворов трагический смутьян.

      И догадайся тут поди в натуре,

      с