Мракобес. Елена Хаецкая

шею. Ножны бедные, зато меч богатый – это издалека видать.

      Нет, очень не понравился капитан наемников деревенскому трактирщику. От рыжего, да еще с обильной проседью, добра не жди. Нос крюком, рот прямой, от веснушек кожи не видать, глаза серые с желтыми точками, как у зверя.

      Рыжий жестом подозвал к себе трактирщика, сунул всего один гульден, зато гонору проявил потом на все сорок.

      Ремедий отвел лошадь на конюшню, самовластно забрал сено из других яслей и все отдал солдатской кляче. Хозяин даже заглядывать туда побоялся. У Ремедия косая сажень в плечах, морда угрюмая, туповатая – сразу видно, что парень деревенский и умом не изобилен. Обтер Ремедий руки и явился в дом, туда, где у остальных уже трещало за ушами.

      Хозяйка на кухне только успевала поворачиваться, когда ее размашисто хлопнули по увесистому заду. Женщина так и замерла с половником в руке. Греховодники, ей уж под пятьдесят, сыновей вырастила. Потом осторожно обернулась и увидела прямо перед собой солдатскую рожу. Остроносую, хитрую.

      – Зажарь-ка, матушка, – ухмыляясь, сказал Шальк и сунул ей поросенка.

      С розовой тушки тяжко капала кровь.

      – Святые угодники, – охнула женщина, приседая.

      – Со святыми – к нашему капеллану, матушка, – заявил Шальк.

      – Это же господина Шульца свинка, – запричитала женщина.

      – Делай лучше, что говорят.

      – Так… постный день нынче, – глупо сказала хозяйка, не решаясь дотронуться до краденого.

      Солдат ткнул ей убитым поросенком в лицо, так что она поневоле подхватила тушку.

      – Я и по постным краду, – сообщил Шальк и вышел, хлопнув дверью кухни.

      С беленой стены сорвался медный тазик для варки варенья. Женщина беспомощно всхлипнула и взялась за нож.

      Низкий дощатый потолок у трактира. Лавки до блеска отполированы задницами – еще дед нынешнего владельца содержал заведение. А тогда строили – не то, что сейчас. На века строили.

      Отчаянно коптили толстые сальные свечи, галдели голоса. Сегодня деревенские старались обходить трактир стороной. Весть о прибытии отряда наемников облетела деревню задолго до того, как телега увязла в грязи перед домом почтенного Оттона Мейнера.

      Под поросенка хорошо пошло светлое пиво. Зашлепали о скамью игральные карты. От засаленных кожаных карт пахнет костерным дымом. Ремедий опять проигрался, простая душа, хотя даже капеллан видит, что Шальк и Радульф безбожно жульничают. И Агильберт, конечно, видит. Но молчит, только зубы скалит. Плюнув, Ремедий отдал последний гульден, залпом допил свое пиво и ушел спать в телегу, брошенную на улице.

      Капитан жестом подозвал к себе хозяина, велел сесть. Тот присел на краешек скамьи, обреченно уставился в волчьи глаза Агильберта.

      – Ну, и как называется эта чертова дыра? – спросил капитан, помолчав, – для острастки.

      – Унтерайзесхайм…

      – Далеко ли до Страсбурга?

      – Вы погостите у нас, господин? – очень осторожно полюбопытствовал трактирщик.

      Капитан захохотал, сверкая