Группа Тревиля. Владимир Березин

смирилась, я понимала, что вы все меня просто не замечаете, поэтому прожила целую воображаемую жизнь с тобой, в которой мы ругались, ссорились, сходились и расходились.

      А потом я поступила на филфак – отец этого, кажется, так и не заметил. Он говорил, что его дело воспитывать и духовно развивать своих детей, а пелёнки и прочие заботы не для него. Но филология ему была не интересна, и с развитием как-то не вышло. Потом мать забрала меня к себе и вот я прожила долгую-долгую спокойную жизнь вдали от вас и от отца.

      И замуж я вышла медленно, и развелась также медленно и спокойно, будто двигаясь в какой-то вате.

      В общем, это была жизнь рыбы в аквариуме.

      А вчера, когда мы столкнулись с тобой на бульваре, я вдруг поняла, что этой жизни будто бы и не было. Нет, не на похоронах отца, там ты был ужасно гадкий и совершенно пьяный – я даже испугалась, а именно на бульваре.

      – Да, когда я к вам пришёл, я уже был нехорош.

      – Не то слово! – Она тихонько засмеялась, а потом продолжила: – А вот на бульваре ты был совершенно другой, куда лучше. Ты был как затравленный волк, но не упавший духом, а просто тревожный, всё ещё опасный для загонщиков. Вот ты какой был.

      И тут мы поцеловались.

      Это вышло как-то просто и естественно.

      – Я не очень хороший волк, – сказал я. – Я пугливый волк.

      – Ты волк, который увидел флажки и пока не знает, как поступить.

* * *

      Она пришла ко мне, когда я уже лёг.

      Я страшно заскрипел кроватью, отодвигаясь, чтобы дать ей место.

      – Я боюсь, – сказал я.

      – Нет. Не надо бояться. Есть только мы, и больше ничего нет.

      – Это как?

      – А вот так. Есть только мы. Хочешь, я тебе помогу?

      – Ну вот уж нет. – И мы крепко поцеловались. Она перевернулась на спину и сказала:

      – Мне стыдно. Мне отчего-то с тобой стыдно – я ведь знаю тебя столько лет. Ты знаешь, я воображала себе, как у нас это могло быть.

      – И как?

      – По-моему, жуткая порнография.

      – Это всё от невинности.

      – Да, когда у тебя мало возможностей, воображение ужасно разыгрывается. Просто ужасно – а, чтобы ты знал, женское воображение куда более развратно, чем мужское.

      – Догадываюсь.

      – Ничего ты не догадываешься.

      – Нет, догадываюсь. Я прожил много лет в пуританской стране. То есть, понимаешь, Америка – это такая большая страна, в которой всё есть. И жуткая политкорректность, за нарушение которой тебя со свету сживут, и прямая противоположность этой политкорректности. Городок, в котором последний раз убили человека в 1925 году – какого-то бутлегера. Я не помню, хотя я жил в этом городке. Ну и рядом большой город с кварталами, куда полицейские без надобности стараются не заезжать. Там всё есть – меня поэтому коробит, когда мои друзья здесь глупости говорят. Впрочем, мои друзья там говорят ровно такие же глупости… Итак, тебе не должно быть стыдно. Ну? Ну что?

      – Это отдаёт инцестом. Нет, не надо. Мне стыдно, и я боюсь.

      – Нет. Зайчонок мой.

      – Ну прошу тебя.

      – Ну и не надо. У меня и так по уши