Одна – здесь – жизнь. Марина Цветаева

длится от 5-ти лет до 75-ти – да?

* * *

      Письмо:

      «Милый друг! Когда я, в отчаянии от нищенства дней, задушенная бытом и чужой глупостью, вхожу, наконец, к Вам в дом, я всем существом в праве на Вас. Можно оспаривать право человека на хлеб (дед не работал, значит – внук не ешь!) – нельзя оспаривать право человека на воздух. Мой воздух с людьми – восторг. Отсюда мое оскорбление.

      Вам жарко, Вы раздражены, Вы “измучены”, кто-то звонит, Вы лениво подходите: “Ах, это Вы?” И жалобы на жару, на усталость, любование собственной ленью – да восхищайтесь же мной, я так хорош!

      Вам нет дела до меня, до моей души, три дня – бездна (не для меня – без Вас, для меня – с собой), одних снов за три ночи – тысяча и один, а я их и днем вижу!

      Вы говорите: “Как я могу любить Вас? Я и себя не люблю”. Любовь ко мне входит в Вашу любовь к себе. То, что Вы называете любовью, я называю хорошим расположением духа (тела). Чуть Вам плохо (нелады дома, жара, большевики) – я уже не существую.

      Дом – сплошной “нелад”, жара – каждое лето, а большевики только начинаются!

      Милый друг, я не хочу так, я не дышу так. Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался».

* * *

      Тут, дружочек, я заснула с карандашом в руке. Видела страшные сны – летела с нью-йоркских этажей. Просыпаюсь: свет горит. Кошка на моей груди делает верблюда. (Аля, двух лет, говорила: горблюд!)

* * *

      Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.

      Не любить – видеть человека таким, каким его осуществили родители.

      Разлюбить – видеть вместо него: стол, стул.

* * *

      Семья… Да, скучно, да, скудно, да, сердце не бьется… Не лучше ли: друг, любовник? Но, поссорившись с братом, я все-таки вправе сказать: «Ты должен мне помочь, потому что ты мой брат… (сын, отец…)» А любовнику этого не скажешь – ни за что – язык отрежешь.

      В крови гнездящееся право интонации.

* * *

      Родство по крови грубо и прочно, родство по избранию – тонко. Где тонко, там и рвется.

* * *

      Моя душа чудовищно-ревнива: она бы не вынесла меня красавицей.

      Говорить о внешности в моих случаях – неразумно: дело так явно, и настолько – не в ней!

      – «Как она Вам нравится внешне?» – А хочет ли она внешне нравиться? Да я просто права на это не даю – на такую оценку!

      Я – я: и волосы – я, и мужская рука моя с квадратными пальцами – я, и горбатый нос мой – я. И, точнее: ни волосы не я, ни рука, ни нос: я – я: незримое.

      Чтите оболочку, осчастливленную дыханием Бога.

      И идите: любить – другие тела!

* * *

      (Если бы я эти записи напечатала, непременно сказали бы: par depit[78].)

      Письмо о Лозэне[79]:

      «Вы хотите, чтобы я дала Вам краткий отчет о своей последней любви. Говорю «любви», потому что не знаю, не даю себе труда знать… (Может быть: все, что угодно, – только не любовь! Но – все, что угодно!)

      Итак: во-первых – божественно хорош, во-вторых – божественный голос. Обе сии божественности – на любителя. Но таких любителей много: все мужчины, не любящие женщин, и все женщины, не любящие мужчин.

      Он

78

С досады (фр.).

79

Герое моей пьесы «Фортуна». (Примеч. М. Цветаевой.)