Черным по белому (сборник). Аркадий Аверченко

конторе Братьев Шумахер и Зайд «Земледельческие орудия и машины», представители Альфреда Бар…

      – Берите ветчины, – любезно сказал хозяин длинному морщинистому старику. – Кажется, запечена неплохо.

      – Нет, вы мне бы лучше не наливали, – нерешительно конфузясь, говорил Володя. – Зачем вы беспокоитесь?

      – Ничего. Ну, как мама. Здорова?

      – Благодарю вас. Она очень извиняется, что не могла…

      – Да вы прямо ложкой берите икру! Ну много ли ее ножом захватишь?

      – Позвольте, я передам, – сказал Володя Егору Ильичу.

      – Спасибо. Так вы Астафия Иваныча покойного сынок? Приятно, приятно. Служите?

      – Да… в технической конторе Братьев Шумахер и Зайд, земледель…

      – А почему мама не пришла? – спросила хозяйка, поправляя на столе горшок с гиацинтом.

      – Она извинялась очень, что не может. Она…

      – Совсем мужчина! – заметил вскользь Остроголовченко. – Что десять-то лет делают! Ну, что ж, пора определяться куда-нибудь и на службу!

      Полы сверкали, половики сверкали, пахло гиацинтами и жареным барашком, гости были приветливы, от хозяина пахло одеколоном, в верхнем этаже чьи-то несмелые девичьи руки играли сладкий вальс, и Бердяге казалось, что он плавает в эфире, покачиваясь на нежных волнах самых прекрасных переживаний.

      II

      Когда мать умерла, Бердяга продал ее кровать, салоп, купил на вырученные деньги семиструнную гитару, подстаканник и переехал на житье к старухе Луковенковой, имевшей квартирку на одной из самых тихих отдаленных улиц городка.

      Жил писец Бердяга так: вернувшись со службы, обедал, часа два после обеда лежал на кровати, а потом, напившись чаю из стакана с металлическим подстаканником, до самого вечера сидел на деревянном крылечке с гитарой в руках.

      Проходила барышня в шляпке, или баба с ведром воды – Бердяга провожал их взором и играл тихонько на гитаре, напевая песенку о монахе, жившем у дуба.

      Это была его любимая песенка; в особенности нравилась ему странная, немного нескладная строка:

      «И гром дуб тот разразил…»

      – И-и громдубтотразразил! – меланхолически напевал Бердяга, вперив взор, если никого не было на улице, в небо.

      Налюбовавшись на прохожих, на небо и наигравшись вдоволь на гитаре, Бердяга вставал, расправлял онемевшие члены и шел ужинать.

      Засыпая, любил вспомнить о чем-нибудь приятном; конечно, большею частью воспоминания его, как привязанные веревкой за ногу, вертелись около гостиной со сверкающими желтыми полами, узорными гардинами, столом, заставленным разными прекрасными вещами, около блестящего хозяина Остроголовченко, светской его жены и толпы добрых изящных гостей.

      С особенным удовольствием вспоминал Бердяга те небрежные вопросы, которые задавались ему хозяевами и гостями и сейчас же забывались. В этой небрежности он видел подлинный шик и уменье вести беседу.

      Бердягу трогало то, что вот, мол, людям, может быть, и совершенно неинтересно, служу я или нет; но раз они спрашивают – значит, тут есть какое-то особое воспитание,