Блудный сын. Генрих Генрихович Кранц

дернул головой, как будто ему стало больно.

      – По-моему, вопросы здесь задаю я? – напомнил он.

      Голландец продолжил.

      – Мне пятьдесят лет, я имею некоторый сексуальный опыт. И

      смею вас заверить, в момент близости наслаждение было обоюдным.

      Так вот, в момент наивысшего наслаждения… как это у вас называется? – голландец зажмурился, защелкал пальцами, помогая мыслительному процессу…

      –Кайф, что ли? – спросил Гарнопук.

      – Высшая степень удовольствия называется оргазм, от греческого – оргао, пылаю страстью, – меланхолично пояснил Зелинский.

      – Вот-вот… – забормотал голландец, не глядя на Гарнопука и Зелинского, – в момент оргазма она произносила одно слово… одно только слово, но в различных чувственных модуляциях…

      Гарнопук засмеялся.

      –Можете не говорить, я уже и так знаю, какое это слово. Моя

      женщина его часто употребляет…

      – О! – обрадовался голландец. – Перефразируя Платона, я знал, что вы знаете, что я не знаю… Я это слово, к сожалению, забыл. Но вы мне напомните? Так? Я его сразу узнаю. Это короткое слово, энергичное… Пожалуйста, скажите, – он с мольбой посмотрел на Гарнопука.

      – Пожалуйста… – заторопил его шеф. – Леонид, какое слово?

      Гарнопук молча поглядел на Ван Книппа, перевел взгляд на Ван Книппа.

      – По-моему, мы деловые люди! – напомнил он шефу. – И все вопросы только после оформления договора…

      – И то верно! – спохватился шеф, опуская ладонь на крышку стола. -Молчать! Я сказал – молчать! – он вскочил, приблизив свое темное лицо к младенчески-розовой физиономии голландца. – С этого момента все, что здесь происходит, должно определяться договором сторон…

      Более удачного момента для заключения договора трудно было вообразить. Гарнопук и Зелинский в очередной раз ощутили стальную хватку своего руководителя и хозяина. Нет, шефа нельзя было списывать со счетов. Голландец, еще плывущий по волнам своей истомы, слабо кивнул.

      – Я согласен. Давайте договор…

      Движения шефа теперь напоминали движения тореадора. Он вволю поиграл с круторогим быком, вошел с ним в самое тесное соприкосновение и, дождавшись, когда животное с помутневшим взором бросилось на порхающую мулету, легко и изящно воткнул в него свой стальной клинок…

      Шариковая ручка вошла в пальцы голландца с легким скрипом, бумага мелко задрожала в предсмертных конвульсиях, росчерк подписи брызнувшей каплей украсил бланк договора.

      Когда Гарнопук и Зелинский, не в силах сдержать восхищения, в очередной раз переглянулись, шеф изящно добил задыхающегося

      противника.

      – Три тысячи…– сказал он.

      – Долларов…– шепнул Зелинский.

      – И это – задаток… – дополнил его Гарнопук.

      Шеф испуганно глянул на Гарнопука. Бывший опер приложил палец к губам.

      – Вот именно. Задаток… – в такт последним ударам сердца, повторил шеф.

      Голландец особо не сопротивлялся. Вероятно, можно было просить и больше. Гарнопук досадливо крякнул.

      – Согласен…