Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011. Владимир Бойков

на трепетный огонь

      мою озябшую ладонь.

           Но ты, придя, не умолчала,

      что есть еще губам начало:

      твоим я научался телом,

      ваял его я в сердце – целым,

      сиятельным, объятным, милым,

      и знал – оно должно быть миром.

           Однако плоти есть предел,

      и я от ярости прозрел

      (до совершенства был я жаден),

      но свет и щедр, и беспощаден,

      а нищий мир – лишь разодет,

      и я отъял от сердца свет,

      и нет обиды, нет вины

      идущему из глубины.

      «Для выраженья чувств беру слова я…»

           Для выраженья чувств беру слова я:

      томлюсь, надеюсь, жалоблюсь, терплю…

           Пустое и порожнее сливая,

      единственным все выражу: люблю!

           Поверят ли:

      – А злость, а жажда мести,

      а нетерпимость, а презренье где ж,

      и, значит, не винительный уместен,

      а некий извинительный падеж?

           Перенесу хоть сколько операций —

      пусть ищет спецбригада докторов

      живую душу в нервном аппаратце!

           Душа как сеть, слова – ее улов,

      в том словаре (уже не удивлю)

      как сердце сотрясается: люблю!

      «О, археологи! Я гибну…»

           О, археологи! Я гибну!

           Я раб какого-то Египта,

      которого в раскопах нету,

      который занял всю планету!

           В Египте том, где жар и пламень, —

      я раб, я мотылек, я планер!

           Но так сперва.

           Я раб, я робок, я дрова:

      покорно я готов гореть —

      возлюбленную обогреть.

           Я раб, горю – теряю образ,

      пылаю – прогорают ребра,

      люблю и гибну – помогите!..

           Не надо!

           Это я дурю.

           Огня властитель в том Египте —

      возьму от сердца прикурю.

      «Сырая осень…»

           Сырая осень.

           В запутанности рощ,

      среди осин и сосен

      трунящий дождь

      несносен.

           Твоя единственная прихоть —

      ты солнца ждешь.

           Я во вселюбьи слаб,

      чтоб крикнуть:

      – Остановись, дождь!..

      «Вечерние часы…»

           Вечерние часы.

           Верченье цифр

      на диске телефона —

      твой вызываю образ,

      чтоб утро было добрым,

      или тебе трезвоном

      накручиваю нервы,

      или таким манером

      в тупик загоняю

      старенький паровоз любви.

      «И все простил…»

           И все простил.

           Ушла необходимость

      прозрачней дыма зимних деревень

      и вместе с верой в чувств неохладимость.

           И призрачен уже вчерашний день,

      когда не мыслил жизни я иначе —

      быть в целом мире лишь с тобой вдвоем.

           Тобой одной простор я обозначил

      и слышал бездну в имени твоем.

           Теперь не