Самшитовый лес. Михаил Леонидович Анчаров

написан портрет, тонкая, и лицо хорошо видно.

      Мы все постояли, посмотрели на портрет, потом пошли прочь.

      Мы пошли вслед за остальными. По гулкому переходу. Туда, где взревывали двигатели.

      – Спасибо вам за все… – сказал Володя поэту. – За все.

      Он не заметил, что перешел с ним на «вы». Тот пожал плечами.

      – Сделал что мог, – сказал он. – За остальное не отвечаю.

      Потом он замедляет шаги.

      – Я вас догоню, – говорит он.

      Он поворачивается и идет обратно, цокая каблуками по керамическим плиткам. Он толкает стеклянную дверь и проходит в пустой зал ожидания.

      – Володя, подождите меня здесь, – говорю я.

      Когда я тихонько проскользнула в зал ожидания, я увидела поэта, который стоял перед огромным портретом.

      И тут я услышала голос. Я не сразу поняла, кто говорит.

      Потом догадалась – это стихи. Я, конечно, их не запомнила, только отдельные мысли. Жаль. Там было и про меня, и я поняла, что он придумал их по дороге ко Внукову, когда я заснула у него на велосипеде.

      – К детям и вождям обращаются на «ты» – не обижайся… Я не знаю, большой я поэт или маленький, но клянусь тебе, я верный… Потому что ты всегда был главный, но никогда не один…

      Дальше про меня:

      – Не обижайся за выдумки… Я не умею подталкивать сзади, но я умею приманивать к тому, что вижу впереди. А впереди я вижу тебя. Ты мне веришь? Молчание – знак согласия. Ну, до встречи.

      Я берусь за горло.

      Он оборачивается и видит нас с Володей.

      – А-а… – говорит он. – Вы здесь? Подслушивать нехорошо.

      Я киваю. Володя криво усмехается и тоже кивает. Говорить он не может.

      Тогда поэт наклоняется, осторожно целует меня в губы и выходит. Больше я его никогда не видела.

      Когда мы прилетели в Одессу, я пошла на телеграф и послала телеграмму.

      МОСКВА ГЛАВПОЧТАМТ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ

      ПАНФИЛОВУ ГЕОРГИЮ НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ

      ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ КАТЯ!

      – Люблю, люблю два раза? – спросила меня телеграфистка.

      – Да, – говорю я. – Два раза.

      Потом я пошла по улице, где было много машин и зелени, и услышала громовой голос откуда-то с небес:

      – Девушка в серебряных туфлях, придерживайтесь пешеходной дорожки. Соблюдайте правила уличного движения. Можете попасть под машину.

      Но я не попала под машину. Я свернула в сторону и пошла по тихому переулку, где не было никаких машин и где высоко между домами с криком проносились ласточки, обещая хорошую погоду.

      – Значит, это был Панфилов? – спрашиваю я.

      – Да.

      – Я догадался, что это он, раньше, чем вы сказали.

      – Как вы догадались?

      – Я все время это знал. Это его почерк, – говорю я.

      Смутное и сложное чувство трепетало во мне. Какая-то горечь, и, наверно, я был даже немножко счастлив. Мне только почему-то было обидно, что Катя не произвела на Памфилия должного впечатления. Но тут уж ничего не поделаешь. Гошка Панфилов любил только одну женщину – Аэлиту.

      Мы идем молча.

      Глава 9

      Возвращение деревянного