Самшитовый лес. Михаил Леонидович Анчаров

на губах.

      Володя вытирает рот и протягивает гитару. Поэт обхватил гриф цепкими пальцами и взял простой аккорд.

      – Про любовь? – спросил Володя.

      – Про любовь.

      Поэт опять взял простой и спокойный аккорд и сказал отчетливо:

      – Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов.

      Володя откинулся.

      – «Интернационал», – сказал он.

      – Ага, – сказал поэт.

      – Это серьезная песня, – сказал Володя и тяжело сглотнул.

      Поэт кивнул.

      – Про любовь… – сказал Володя.

      Потом он заплакал. Мы смотрели на него.

      – Так сразу не надо было, – сказала я.

      Потом мы мчимся на такси по ночному Измайловскому шоссе. Белые стволы летят во тьме, белые заборы у дачек – под светом фар все кажется белое.

      – Где мы? – спрашивает поэт. – Что-то меня развозит.

      – Шоссе Энтузиастов, – отвечает шофер.

      – Поживей, пожалуйста, – говорю я шоферу.

      Тот кивает головой.

      – Слушайте, козявки, – говорит поэт. – Был бы я настоящим поэтом, я бы написал о велосипедах, что висят в коридорах квартир, и на них некому кататься… Написал бы о пыльных сундуках в коридорах, где хранится одежда девчачья устарелого фасона, которую некому носить, где хранятся учебники старые, и тетрадки, и стенные газеты с карикатурами на мальчиков и девочек, которых нет давно… уже почти пятнадцать лет…

      – Поживей, – говорю я шоферу, и тот кивает головой.

      – Как там у Диккенса насчет дилижанса? – говорит поэт. – Ту-ру-ру, – звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад… Как там у Диккенса?

      – Так и сказано, – говорит Володя. – Ту-ру-ру.

      – Стоп, – говорит поэт.

      Площадь закружилась вокруг нас и остановилась. Поэт вылезает из машины и покачивается.

      – Эй-эй! – Володя выскакивает вслед за ним.

      – Ничего, – говорит поэт. – Мы еще держимся за стенки. Володя, поди сюда. Подставь свое молодое, полное сил плечо.

      Володя обхватывает его за талию.

      – Зачем ты вылез? – говорит Володя.

      – Слушай, детка, отведи меня к автомату, поскольку я бывший автоматчик… Дай пятнадцать копеек, – говорит поэт.

      – Сейчас, – говорит Володя. – Сейчас.

      Шаркая ногами по асфальту, они добираются до телефонной будки, и поэт протискивается внутрь. Володя выгребает мелочь.

      – Катя, дайте монетку.

      Я выскакиваю из машины, и бегу к ним, и протягиваю мелочь.

      Володя торопливо сгреб монеты. Поэт набрал номер.

      – Пахомыч, – сказал он в трубку, – у тебя весь штат заполнен? Нет, не археолог… Кто?

      Он посмотрел на меня.

      – Просто одна хорошая Катя… Хорошая, но глупая. Как зачем? Нужна Катя… В экспедиции без Кати нельзя.

      Он опять обернулся ко мне.

      – Коллектором пойдете?

      – Я не умею.

      Он прикрыл трубку.

      – Молчите, вы, козявка. Володя научит, ясно? Пойдет, – говорит он в трубку. – Я бы и сам пошел, но я занят. Что? Мне некогда. Я ищу Аэлиту. Ну, заметано. А в вашу экспедицию я бы пошел