Мир-за-кромкой. Евгения Мулева

Бергемонда Ареста, наследник Рысьих скал и новый владелец Чернозуба! – гордо объявляет паренёк. Да только не укрыться от монаха не дрожи в коленках, ни стуку взволнованного сердца. Его предали, предали, предали! Сослали, выгнали и отобрали имя! И нет никаких Рысьих скал, и сыном Ареста он зваться больше не может.

      «Почему отец отлучил меня? Почему? Почему? Почему?» – кричит пунцовый вздёрнутый нос, отстукивают серебряные шпоры.

      «Не я же виноват, что эти лжецы отравили матушку», – белеют костяшки стиснутых пальцев.

      «Виноват! Виноват! Виноват!» – шепчут монастырские стены.

      «Ты здесь, один. Отлучён. Отлучён, княжич, – глумится замшелая кладка, – А они там во дворце с отцом!».

      И в шорохах листвы слышатся наглые смешки. Один лишь чёрный воронёнок молчит да пугливо поглядывает на кудрявого мальчонку, такой же маленький потерянный да дерзкий.

      – Похвально, похвально, – беззубо улыбается старец. – Будем знакомы, сын Бергемонда. Меня зови Кьёр, дед Кьёр. Здравствуй, здравствуй. А вот тебе и друг! – указывает на воронёнка дед Кьёр. —Возьми, возьми, добро всегда делать стоит, а худо и само прибежит, – кивает старец, протягивая пригоршню пшена. И откуда он его взял? С собой, что ли носит? Мальчик медлит – чтобы взять пшено, нужно отпустить меч. Но как можно? Отцовский меч или маленький ворон? Ух! Ты ж…! Глупая птица! Улетай, улетай! Прочь отсюда. Но птица не слышит, иль делает вид? Как же умело! Меч или ворон? Прошлое или живое? Крепкие княжеские пальцы отпускают рукоять.

      – О-он будет? – не зная что сказать, выпаливает мальчик, – Вороны едят с рук?

      – Не сразу, дружок, – так тепло и по—свойски отвечает старец, – не сразу.

      Никто доселе не смел так просто обращаться к нему. Надо бы возразить, упрекнуть, поставить старика на место. Но мальчик молчит, боится – вдруг поселившееся в сердце тепло улетит, вновь улетит и останется только эта гнусная тоска?

      Интерлюдия последняя

      Выходя на свет

      Свет как всегда был тускл и жёлт, а в коридоре гремели подносами. За окнами горланилавоенные песни субботняя пьянь. Тук-тук. Тук-тук. По старым половицам стучат каблучки дешёвых сапог. Тук-тук. На полусъехавшей, рассохшейся доске сидит палево-серая мышь, сидит, как ни в чем не бывало и грызет краешек доспеха. Даже этот погрызенный краешек превосходных изумрудных лат стоит много больше, чем вся таверна взятая вместе с мышью. Удивительный тонкий, безупречно крепкий, жаропрочный, лёгкий и совершенно не убиваемый сплав всегда ценился гораздо выше какого-то золотишка. Но предположим до металлургии вам нет дела, и на чёрный рынок вы тоже не захаживаете, только, вот кто поверит, что сегодня хоть одна жалкая душонка не слыхала о царских гвардейцах. О царских гвардейцах знали все, и до революции, и после, и ещё добрую сотню лет станут о них вспоминать. Элитное, бесстрашное и неизменно преданное войско, что до самого края, цеплялось за царское знамя, что до самого последнего вздоха выгрызалось выбитыми зубами в холёные глотки врага. И представить страшно, сколько баек и легенд понакручено,