Люди абрикосовой войны. Александра Зайцева

Широкие деревянные ступени давно не подновляли, но стены глянцевито поблёскивают свежим голубым цветом. И двери у соседей новые, железные, только Михеева портит вид облезлым дерматином. Но мне нравится, я бы тоже не стала менять. Сегодня утром, по приезде, долго гладила ладонью эту шероховатую коричневую дверь перед тем, как постучать. Обводила пальцами круглые шляпки гвоздиков, отдыхала от тяжести пакетов, которые волокла из Ростова. Кто же знал, что здесь своей еды хватает?

      В новорожденную республику ехала без восторга. Никому бы не призналась, но несколько раз хотела повернуть назад. Чёрт его разберёт, что происходит за всеми этими блокпостами. Михей на связь не выходил – мобильные телефоны вводят его в ступор. Зато часто снился. Бессюжетный бред, но лицо крепко западало в память. Когда-никогда в соцсетях появлялась Лиля, писала, что жив и не голодает. Очень редко.

      В Ростове выяснилось, что нужный автобус ушёл больше часа назад, потому что «так бывает» и «девушка, какие ко мне претензии, я не водитель». Смуглый белозубый таксист предложил домчать с ветерком. Дорого, но без проблем и прямо к подъезду. Ему бы не баранку крутить, а тасовать напёрстки на вокзальной площади – легко и необидно мошенничать, зазывая прохожих беспечным смехом.

      Довёз только до границы и в укромных кустах пересадил в другую машину:

      – У меня номера русские, а напарник с местными номерами. По-другому никак, сами знаете, особый режим.

      Напарник – злобный седой ёж, денег запросил ещё больше. Но первый пост проскочили безболезненно, это правда. Зато на втором долго томились перед опущенным шлагбаумом. На мой вопрос о туалете таксист ухмыльнулся и кивнул в сторону поля подсолнухов. «Подсолнухи – осколки солнечного дня» – завертелась в голове старая попсовая песенка. И по кругу, по кругу, пока я наблюдала синее небо в просветах между крупными цветочными головками, карабкалась вверх по насыпи, оттирала с брюк густую жёлтую пыльцу, шла к зелёному вагончику, протягивала документы вальяжному офицеру, смотрела в видеокамеру. «В подсолнухах любимый целовал меня».

      Перетряхивая сумки, таможенник достал два одинаковых платья – моё, и молоденькой попутчицы, что возвращалась домой с московских заработков.

      – Ну надо же, копия! – удивилась она.

      – Это сценические костюмы, осторожнее, – вечно я идиотничаю при людях в форме. Защитная реакция.

      – В каком смысле? – не понял военный.

      – Мы певицы-близнецы, у нас турне. А вот он, – я махнула рукой в сторону таксиста, – танцует с бубном.

      Пузатый ёж задумчиво ковырял в ухе, облокотившись о капот пыльной измятой «Лады». Попутчица прыснула.

      – Понятно, – только и сказал таможенник, скинул тряпьё мне на руки и махнул: свободны.

      Двинулись дальше. Пустая дорога, пегая степь, редкие кляксы чёрных развалин. Шутить расхотелось. На проржавевшем жестяном щите большие буквы: «Донецкий кряж». Действительно кряж, во всех смыслах. Рука потянулась к фотоаппарату:

      – Подождите, я снимок сделаю, хоть через окошко!

      – Тут тебе