Гражданская Рапсодия. Сломанные души. Олег Велесов

видимости, его не интересовало. Остальные тоже молчали.

      – Если вопросов нет, – Звягин облегчённо выдохнул. – Тогда все свободны. Господа, прошу как можно скорее довести намеченные задачи до личного состава ваших подразделений.

      Из штабного вагона выходили в сутолоке. В тамбуре закурили. Мезерницкий неосторожно достал пачку папирос «Месаксуди», её тут же опустошили.

      – Изыскивает возможности… – Мезерницкий выругался. – Несколько казачьих полков стоят под Таганрогом, четыре полка в Новочеркасске. Какие ещё возможности?

      – Мстислав, ты как будто не проснёшься никак, – пыхнул папиросой Скасырский. – Не будут казаки воевать, не хотят. Не веришь Донскову, поверь мне. Большевики распропаган… Тьфу ты слово какое!

      – Распропагандировали, – подсказали ему.

      – Именно. Надо было вешать этих большевиков ещё месяцев шесть тому назад. Сейчас бы здесь не стояли.

      Толкачёв окликнул Некрашевича.

      – Штабс-капитан, скажите, у вас в роте не числится подполковник Липатников?

      – Это такой седой, невысокий, друг Болотина?

      – Болотина не знаю, но всё остальное верно.

      – Остался на Барочной в карауле. А что? Знакомец?

      – Да… просто хороший человек.

      Некрашевич кивнул.

      – Согласен. Подружиться с Болотиным это, я вам скажу, о многом говорит. Хотел назначить его своим помощником, но Звягин запретил. Даже рядовым не позволил, сказал, старый. Жаль, обидели человека.

      Область Войска Донского, станция Нахичевань, ноябрь 1917 года

      К Нахичевани подъехали в шестом часу утра. Первым из вагона выпрыгнул Донсков, за ним кадеты его взвода. Из вокзала выбежали двое солдат с красными повязками на рукавах, замерли от неожиданности. Один попятился, зацепился ногой за порог и упал, второй начал передёргивать затвор винтовки. Сухо щёлкнул револьвер. Стрелял Донсков. Он выстрелил дважды. Солдат уронил винтовку, опустился на колени, изо рта струйкой потекла кровь. Подскочившие кадеты добили его штыками. Упавшего трогать не стали. Он свернулся калачиком, обхватил голову руками и протяжно завыл, точно нашкодивший и понимающий свою вину пёс. Один из кадет перевернул его на живот, сдёрнул поясной ремень, стал вязать руки.

      Толкачёв подумал: вот и началось. Первая смерть, первая кровь. Отныне обратной дороги не будет. Если вчера ещё можно было о чём-то договориться, то теперь только война. Война. Спроси его день назад, или два, или когда он ехал в поезде, или защищал с юнкерами телефонную станцию на Невском, что означает это слово, он бы однозначно ответил: враг! И не важно, кто стоит напротив: полки ландштурма, турецкие батальоны или обнюхавшаяся кокаином матросня. Все они в одинаковой степени попадали под это определение, и итог мог быть только один. А сегодня по ту сторону фронта стояли жители города Ростова-на-Дону и точно такие солдаты, которые шли вместе с ним в штыковую при прорыве под Танненбергом, и это вызывало страх, ибо невозможно было понять, кто именно нарушил присягу, кто поднял бунт, а кто встал