Весенняя вестница. Юлия Лавряшина

мрачной, но Митю туча не подавила. Он сразу решил, что она уходит…

      А на другой половине холста небо было таким безмятежно-прозрачным, таким откровенно ленивым, что когда Аля начала свое колдовство, Митя сразу почувствовал, будто лежит на спине, поглаживая лицо мягкой кисточкой ковыля, и смотрит в это голубое небытие, которое ничуть не пугает своей пустотой. Ведь в ней столько света…

      Он до сих пор понятия не имел, как Алька это делает. Да Митю не особенно и занимало, гипноз это был или нечто другое… В детстве это была их игра: задернув шторы, они втроем забирались в угол между диваном и окном, и Алька начинала пересказывать ту фантазию, которая откуда-то влетела в ее круглую голову. То ли она действительно все это отчетливо видела, то ли придумывала на ходу, это было неважно. Но ее шепот утягивал их с Стасей в тот самый мир, куда был обращен ее странный, не такой, как у всех, взгляд. И они поддавались ему, позволяя увлечь себя, лишив привычных тел, но сохранив физические ощущения. Это было абсолютно необъяснимо и великолепно.

      Алька так никому и не рассказала того, что произошло с ней еще в детстве. Она точно и не помнила, сколько ей было, когда это случилось, и даже не могла с уверенностью сказать – случилось ли? Ее тогда едва отходили после тяжелейшей ангины, но кризис уже был позади, хотя температура еще скакала, обдавая маленькое тело то ознобом, то испариной. Стараясь не разбудить брата, она бесшумно меняла ночную рубашонку и влажную старательно развешивала в изголовье кровати. Минут через десять все приходилось повторять, и Алька уже чувствовала себя изнуренной до того, что просто нахлобучивала мокрое бельишко на деревянную спинку и падала на подушку, уверенная, что больше не поднимется.

      В такую-то минуту в ночном небе, которое она увидела через несколько потолков и крышу, даже не открывая глаз, возник синий свет. Он исходил из одной точки, как бы от звезды, но что-то подсказало Альке, что это не звезда. Тогда в ней возник тот вопрос, который она задавала себе до сих пор: "Что это?"

      Алька помнила, как твердила эти два слова, но не со страхом, а с восторгом, явственно чувствуя, как приближается к этому свету, возносится с невозможной скоростью. И вместе с тем, она отчетливо ощущала свое тело – с влажной шеей и вспотевшими ладошками. Алька точно знала, что не спит, и потому это замирание с высоты – "А-ах!" – которое было не менее явным, можно было объяснить только тем, что ее тело поделилось надвое, и невидимая его часть уносится к синему свету.

      Это ничуть не походило на обычный полет, какие все дети совершают во сне. Это вознесение было необыкновенным, и восторг был необыкновенным, такого Алька никогда больше не испытывала, и свет… "Что это?"

      В какой-то миг она даже испугалась того, как ей было хорошо. Альке показалось, что она умирает, и потому так хорошо. Приподняв голову, она посмотрела на полуголого Митю, который, засыпая, всегда отпинывался от одеяла, как от злейшего врага. Потом потрогала свой лоб – он показался Альке уже не таким горячим. И вдруг затосковала: "Я не долетела… Он исчез".

      Шальная