Весенняя вестница. Юлия Лавряшина

целый час.

      Набрав номер, Стася сказала, дожидаясь, пока стихнут гудки:

      – Ты раскачиваешься, как Царь-колокол.

      – На что раскачиваюсь? – замер он.

      – На все. Помнится, лет десять назад кто-то заявил, что скоро примет участие в ралли… Так ведь и застрянешь в таксистах.

      – Стася, не надо! – резко подавшись вперед, крикнула Аля. – Я слышать не хочу об этих гонках!

      – Трусишка… А, мам, привет! – ее взгляд перескочил на что-то, и Стася заговорила другим голосом.

      У нее их было несколько, и потому даже люди, каждый день слушавшие их станцию, в жизни не узнавали ее по голосу. Стасю это устраивало, а на Митины язвительные выпады на счет скромных героев, бесстрашно бросающихся в радиоволны и не ищущих славы, она всегда находила, что ответить.

      – Это она не тебе сказала, а мне, – мрачно заметил Митя, понизив голос.

      – Да нет…

      – Ну, перестань! – он поморщился, растянув тонкие губы. – Дурака-то из меня не делай… Конечно, я трус. Может, если б я сломал себе шею на какой-нибудь трассе, она вспомнила бы меня со слезами умиления. Но я предпочитаю оставаться живым, и это ее раздражает.

      Несогласно качнув головой, Алька с состраданием подумала, что, конечно, Митя прав. Но как же это страшно, что он сам все понимает. Лучше б он был чуточку поглупее… В любви быть понятливым больно. Особенно, когда понимаешь, что тебя не любят не потому, что ты опоздал, и желанную тобой душу успел заполнить кто-то другой, а просто ты, сам по себе, не представляешь интереса. Как любой другой. Как миллиарды других.

      – Вам привет от моих! – сказала Стася слишком громко, будто пытаясь к ним пробиться.

      Митя покосился на нее с недоверием: "Не думает же она, что мы могли забыть про нее!” Он только что подавил желание подсесть поближе к сестре и прижаться к ней, такой маленькой и сильной, упрямо прорисовывающей в этом мире свой собственный. Но у них почему-то повелось скрывать от Стаси живущую в обоих нежность друг к другу, точно это могло оскорбить ее. Ведь негласно уже давно было признано, что они оба принадлежат Стасе…

      Заметив Митино замешательство, но, не поняв его причины, она капризно протянула:

      – Ну, и где мое чудо?

      – Будет тебе чудо, – улыбнулась Алька, и на ее мордашке возникло то выражение ласкового обожания, которое появлялось всякий раз, когда они навещали отца и встречались с маленьким сводным братом. В такие минуты Митя начинал жалеть, что поселился в мастерской у сестры, и тем самым, может, мешает ей… Ведь Алька ни разу за эти годы не приводила к себе ни одного мужчину, и Митя подозревал, что их и не было, хотя говорить об этом она отказывалась наотрез.

      Между тем она спросила у Стаси, будто брата здесь и не было:

      – Чего тебе хочется?

      – Лета и солнца, – задумавшись только на секунду, отозвалась Стася. – Что-то засиделась я в студии, да и на улице морозяка… А в отпуск ты же со мной не поедешь?

      Алька виновато улыбнулась:

      – Не поеду.

            "Я поехал бы, – про себя вызвался Митя. – Только вот кто меня позовет?"

      – А