Хрустальный мальчик. Николь Галанина

а какие-то лохмотья розоватого мяса и отшелушившейся серой кожи, да ещё и в уголках рта выступала запёкшейся коричневато-алой коркой кровь. Анна нисколько не удивлялась, что такую страшненькую, глупенькую Марию никто не целует – брезговали, наверное, – и что никто её замуж не берёт.

      – Если б я была мальчишкой, – важно говорила Анна, прохаживаясь перед страшненькой, кривоватой, неладной, глупой сестрой, – я б тоже тебя замуж не взяла.

      Мария сверлила её тупым коровьим взглядом исподлобья и бурчала:

      – Вот уж как будто я замуж так хочу! Я ещё молодая!

      – Хо-очешь, – настаивала Анна, – а никто не берёт. Я бы тоже не взяла.

      Раньше за такие насмешки Мария её, бывало, и колотила, да вовсе не по-сестрински, но вот уже год или два, как сошли с её локтей и предплечий огромные багрово-сизые разводы твёрдых синяков, она перестала не только реагировать на слова Анны, а и саму Анну замечать. Старшую сестру Анна редко видела: та училась, говорила, что и работает где-то, но Анна не верила. Мать любила ворчать, обмахивая пыль с мебели и подоконников:

      – Работает, как же! Толку-то от её работы!

      Отец, в присутствии которого такие речи и велись, вздыхал, почёсывал за ухом, а Марию не защищал. Мария вообще и не жила будто в этом доме. Она приходила поздно вечером, не ужинала, за завтраком ела мало, а, если не было у неё ни работы, ни учёбы, пропадала где-нибудь вне дома – ищи её, да не найдёшь! Даже дедушка не знал, куда она ходит, а если и знал, то помалкивал.

      – Ты меня меньше неё любишь, – в середине июля начала обвинять его Анна.

      Дед посмотрел на неё прозрачным, похожим на взгляд Землероя, взором и повёл плечами, а потом неспешно ответил:

      – Потому что больше её никто в целом свете полюбить не хочет.

      – Так она сама в этом и виновата! – обиделась Анна и ушла рыдать на сеновал.

      Сеновал был расположен высоко-высоко над хлевом, где томились, похрюкивая, в раздельных помещениях четыре толстых хряка с короткими хвостиками пятачком и несколько коров с туповатыми мордами и обвисшим выменем. Анна любила просовывать к коровам травинки и отдёргивать их прежде, чем шершавые длинные языки захватывали добычу.

      – Глупые вы, глупые! – подначивала она бессловесных коров, забиралась на перегородку стойла, устраивалась там верхом и отчаянно пыжилась. – Глупые, как моя сестра!

      Как и Мария, коровы ей не отвечали, и она сердито шмыгала носом и толкала коров в бока ветками, которые притаскивала с собой с улицы, но и это не приносило большой пользы. Чаще всего случалось так, что к ней приходил дедушка, привлечённый стонами и мычанием взволнованных животных, и Анна долго убегала от него по хлеву, уворачиваясь от ругательств и обещаний когда-нибудь устроить ей «знатную трёпку». Дед любил ставить ей в пример Марию, и Анна, забившись после в угол где-нибудь там, где никто не видел, озлобленно шипела себе под нос:

      – Мария то, Мария это! Да толку нету никакого от этой глупой Марии, глупой, глупой Марии! Скорее бы уже она замуж вышла или просто куда-нибудь отсюда уехала, надоела, сил нет