Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

что, мало?

      – Да ничего… А подумать, Миш, так что б им, например, весной взять и объявить, мол, приходите, и всем погасят за пятидесятый год. И номеров никаких и волокиты.

      – Да у нас, мам, всё через жопу. – Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. – А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может, парализованные. Глядишь, и забудут. А государству – выгода.

      – Да. Разве что ради этого… Слушай, ты норму собираешься есть или нет? Вторые сутки на окне лежит.

      – Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.

      – Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.

      – Да чего тут, долго ли… – Он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрёл в комнату.

      – Сестра! – донеслось из распахнутой двери палаты.

      Зоя нехотя встала.

      Сидящая рядом Клава пила чай:

      – Чего он орёт? Кнопка не работает, что ль?

      – Да это безрукий тот…

      – А-a-a-a…

      Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.

      – Что случилось? – тихо спросила Зоя.

      – Сестра… вот… это…

      – Утку, что ль?

      – Ага.

      Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло.

      Краюхин заворочался.

      – Через пять минут приду.

      Зоя вышла, прикрыла дверь следующей палаты.

      Клава допила свой чай и читала, полулежа на кушетке.

      Зевнув, Зоя опустилась на стул:

      – Клав, я не помню, Седых кололи?

      – Кололи, ты что?

      – А у меня перепуталось всё…

      – Устала?

      – Немного есть.

      – Ну, ляг поспи, я посижу.

      Клава встала, Зоя легла на кушетку, постанывая, вытянулась:

      – Оооо, господи… да, там, не забыть, утка у этого…

      – Безрукого?

      – Да.

      – Щас пойти?

      – Пойди, я только подложила.

      – Слушай, Зой, а как это он умудрился?

      – Руки?

      – Да.

      – А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоём несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.

      – Это он сам рассказывал?

      – Нет, Гликман. Вот. Пошли, значит, и… ооо-уу-ааа… – Зоя зевнула, – и оступился кто-то. Полетели с пятого этажа. Приятель его доски отпустил и вниз. Насмерть. А этот в доски как-то инстинктивно вцепился и вместе с ними. А они как веер распустились. И он как будто на парашюте. Ногу только вывихнул.

      – А руки?

      – И руки. Когда он упал, доски от толчка сложились, ну, как ножницы, и руки в них попали. И отсекло напрочь.

      – Да. Хорошо, хоть сам цел остался.

      – Конечно. Да ещё один в палате лежит. Совсем рай…

      – А соседа перевели, что ль?

      – Выписали вчера… Ну, Клав, я подремлю немного…

      – Дреми.

      Клава