Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

гулко разносился по подъезду.

      Клава не отзывалась.

      Лёха долго, с перерывами звонил.

      Потом замолотил по двери:

      – Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!

      – Я тебе говорю! Открой!

      – Открой! Клавка! Не дури!

      – Открой! Открывай, ёп твою!

      – Клавка! Открой! Слышь!

      – Открой! Убью, сука!!

      Он отошёл, чтобы разбежаться, но ноги, наткнувшись на ступеньки, подломились. Лёха плюхнулся на ступеньку:

      – Ой, бля…

      Соседняя дверь приотворилась, в щели мелькнуло лицо и скрылось.

      Лёха встал, шатаясь, подбрёл к двери и пнул её ногой:

      – Открой, говорю!

      – Открой, Клава!

      – Открой, говорю!

      – Слышь! Открой!

      Он пинал дверь, еле сохраняя равновесие.

      Потом сел на коврик:

      – Открой… слышишь… ну Клав…

      – Слышишь… слышишь…

      – Клав… открой…

      – Клав… ну что ты…

      – Клав… Клавка…

      – Клав… открой… открой. … открывай, сука!!!

      Поднялся, пачкая руки о белёный косяк, отошёл и кинулся на дверь:

      – Убью, бля! Убью, сука! Открываааай!!!

      Клава открыла часа через полтора. Лёха спал, скорчившись перед дверью. Клава втащила его в тёмный коридор, закрыла дверь и, подхватив под мышки, поволокла в комнату.

      – Господи… опять нажрался… господи… Ой, как же… господи… сволочь… сил моих нет…

      Стянула с него грязные ботинки, отнесла в коридор. Вернулась, вывалила Лёху из пальто. Зазвенела посыпавшаяся мелочь. Клава обшарила пальто, вытащила несколько скомканных бумажек, во внутреннем кармане нащупала мягкое, упакованное в хрустящий целлофан:

      – О, господи… норма… господи…

      Она положила норму на стол. Деньги убрала в шкаф под стопку белья.

      Лёха пробормотал что-то, заворочался.

      Клава сняла с него заляпанные грязью брюки, пиджак, рубашку. Втянула на кровать, перевернула на спину, накрыла одеялом. Подошла к сопящему на кушетке Вовке, поправила выбившуюся простынь. Зевнула, сняла халат и легла рядом с мужем.

      Лёха проснулся в шестом часу, встал, шатаясь, добрёл до туалета. Неряшливо помочившись, открыл кран, припал к струе обсохшими губами. Долго пил. Потом сунул под струю голову, фыркнул и, роняя капли, пошёл обратно. Сел на кровать. Потряс головой.

      Клава приподнялась:

      – Лёш… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера.

      – Норма?

      – Ага. В кармане была. В пальте. На столе там.

      – Чево?

      – Норма! Норма! Чево! – зашипела жена. – Норму не съел ведь!

      – Как не съел?

      – Так! Вон на столе лежит!

      Лёха встал, нащупал на столе пакетик:

      – Ёп твою… а как же?.. Чего ж я не съел-то?..

      – Нажрался, вот и не съел. Жуй давай да ложись! В семь вставать.

      Лёха отупело вертел в руках пакетик. Горящий за окном фонарь дробился на складках целлофана.

      Лёха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.

      – С кем выжирали-то? – спросила Клава. – С Федькой, што ль? А?

      – Не