Когда бог был кроликом. Сара Уинман

ряда скамей, пошли вдоль боковой церковной стены и очутились у тяжелой двери с надписью «Помещение хора». Мы зашли. Внутри комната оказалась пустой и будто герметичной. Находиться в ней было неприятно.

      – А ты раньше уже была на похоронах? – спросила я.

      – Один раз, – равнодушно ответила она. – Смотри-ка! – Дженни подошла к пианино.

      – И мертвеца видела?

      – Ага. В гробу. Крышку сняли. Меня заставили его поцеловать.

      – Зачем?

      – Кто их знает.

      – Ну и как это было?

      – Будто холодильник целуешь.

      Она нажала на клавишу, и в комнате прозвенела чистая нота среднего регистра.

      – Наверное, тут нельзя ничего трогать, – испугалась я.

      – Да ничего, никто не услышит.

      Она еще и еще раз нажала на клавишу. Донг, донг, донг. Дженни закрыла глаза. Постояла, глубоко дыша. На мгновенье поднесла руки к груди, а потом, не глядя, опустила их на черные и белые клавиши.

      – Ты умеешь играть? – прошептала я.

      – Нет, но я пробую.

      Она опять опустила пальцы на клавиши, и на меня обрушилась самая прекрасная музыка на свете. Я потрясенно смотрела на подругу. На ее сдвинутые брови, выражение экстаза на светящемся лице. В этот момент она стала совсем другой; ей не надо было больше притворяться и подстраиваться и преодолевать злобное осуждение, которое преследовало и будет преследовать ее всю жизнь. Она была одним целым. И когда Дженни открыла глаза, я поняла, что и она это знает.

      – Еще, – попросила я.

      – Наверное, я не смогу, – печально ответила она.

      И вдруг всю церковь заполнили звуки органа. Каменные стены комнаты заглушали музыку, но тяжелые басовые ноты отдавались у меня в груди, вибрировали, рикошетом отскакивали от ребер и скатывались куда-то вниз, в темную пещеру внизу живота.

      – Кажется, внесли гроб, – сказала Дженни Пенни. – Пойдем посмотрим, это круто.

      Она приоткрыла дверь, и мы увидели медленную процессию, двигающуюся по проходу.

      Мы ждали на улице, сидя на невысокой каменной стене. Тучи висели совсем низко, над самым шпилем, и все опускались и опускались. Мы слушали доносящееся из церкви пение. Две песни, полные радости и надежды. Мы знали их, но не подпевали. Мы болтали ногами и молчали, потому что нам нечего было сказать. Дженни Пенни пододвинулась и взяла меня за руку. Ее ладонь была влажной и скользкой. Я не смотрела на нее. В тот день наши слезы и чувство вины были не друг для друга, а для кого-то третьего.

      – Вы обе такие нудные, – сказала миссис Пенни, когда мы уселись за столик в «Уимпи-баре» и попытались есть.

      Она казалась посвежевшей и бодрой, а на ее недавно таком скорбном лице не осталось и следа утренних событий. В другое время я была бы в восторге от блюд, которые мне так редко доводилось пробовать, но в этот раз никак не могла доесть бифбургер и картошку фри и допить большой стакан кока-колы. Аппетит к еде и аппетит к жизни сегодня начисто исчезли.

      – Меня сегодня вечером не будет, Дженпен, –