Пояс Богородицы. Борис Гучков

мурашей тебя сравнивать не перестали.

      Со временем всё отчеченится, всё отафганится,

      И злоба исчезнет. У всех будут добрые лица.

      Всё скоро должно утрястись, как сейчас,

      устаканиться,

      С высоких трибун говорят, на родимой землице.

      «Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный…»

      Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный,

      Шалит в огороде и клонит созревшие нивы.

      Приписан к Николе, оврага Никольского парень, я

      Сменил местожительство и проживаю у Нины.

      Живу-поживаю в дому у оврага Успенского,

      В огромном дому, здесь и полк разместится поротно.

      На днях прочитал пастораль англичанина Спенсера.

      Они недурны, стихотворные эти полотна.

      Люблю тишину, и о ком там сейчас в телевизоре

      Убойный идёт сериал, я не ведаю это.

      В дому у меня, командира словесной дивизии,

      Свой угол имеется – столик и два табурета.

      Ходил за грибами край леса, где тихая старица.

      Сидел на пеньке, всё смотрел на посевы гречихи.

      Вчера навестил меня Влас, что всегда заикается,

      А следом, узнав о приезде, зашёл Ермачихин.

      У Жени не речь, а стрельба, пулемётная очередь.

      Торопится очень, слова произносит нечётко.

      Я им рассказал о делах и, конечно, о дочери,

      Что стала замужней и мне подарила внучонка.

      Нас Нина, поскольку жара, накормила окрошкою.

      Листва от жары вся местами окрашена хною.

      Когда свечереет, свою пастораль у окошка я

      Продолжу писать, очарован родной стороною.

      «Ох и ругались вчера поутру две товарки…»

      Ох и ругались вчера поутру две товарки!

      Разгорячились, за словом в карманы не лезли.

      Не уступали друг другу, на брань тороваты.

      Как эти ссоры молодок милы и прелестны!

      Слушая брань, – это чья ж сторона здесь повинна,

      Чья неповинна? – из окон глазели соседи.

      Всё с пустяка началось. «Твои куры, Полина,

      Все у меня. Ты держала бы их на насесте!» —

      «Ты б за своими следила! А не было разве

      И на подворье моём твоих шустрых молодок?

      Давеча, Варя, – забыла? – твой боров чумазый

      Рылом картошку копал на чужих огородах.

      Всё б вам чужое грабастать – порода такая!

      Надо же, добрые люди, мешает ей квоча!

      Справно живёшь, своему мужику потакая,

      И на чужих заглядеться, однако, охоча…»

      С физиономией, в гневе краснее, чем свёкла,

      Варя сказала отчётливо, злобно и глухо:

      «Кошка блудливая ты! На родимого свёкра

      Глаз положила. Мне жалилась ваша свекруха».

      И понеслось, и поехало! Как не устали,

      Не понимаю, луженой орудовать глоткой:

      «А за тобой по селу кобелиные стаи!» —

      «А ты ночами торгуешь палёною водкой!»

      Чуть пошумели, но кончилась кумушек свара.

      Тянется в хлопотах день, отгоняющий мысли.

      Вечером