Криптовалюта Лермонтов. Оганес Григорьевич Мартиросян

обручил меня с мишенью. Чувство судьбы, рока началось с него. Бесконечная вселенная, солнце – человека, севшего на бетонный блок, ждущего работы на мельнице. Прозрачность голубого дня, присматриваемая солнцем, и это ощущение на "вы", несравненность вселенной.

      Земля, черная, в трещинах, движущаяся под ногами, сносимая ветром… Небо ужасно, я опустил голову, стал читать дальше. Говорят, Лукреций покончил собой, впав в любовное недержание.

      Карта Сенеки предо мной. Он показал как жить. Почти все, сказанное им, недоступно действию, но зовет. Не знаю, иду ли я…

      Сенека и действительность, палата номер шесть.

      Экклезиаст, дом, заселяемый мною.

      Сиоран не написал ни строчки живущим. Каждой строкой репетировал смерть. Он растянул наслаждение смертью на всю жизнь. Он не умирал потому, что хотел умереть. Человек не ел и не пил, чтобы насладиться по полной.

      – Поднимите руку кто видел пьяным Ван Гога.

      Он не мог писать, застрелился. Значит, был на волоске, был лишен всего, кроме этого, то есть он и так уже не жил. Дух отлетел, прекратилось страдание, а жизни не было. Денег нет, славы тоже: я живу, словно Мартин Иден у гибели.

      "Еще немного времени, и ты исчезнешь" или "Подожди немного – отдохнешь и ты". Аврелий и поэт, поделенные временем, равны. Какая разная и в то же время одинаковая поэзия.

      Шопенгауэр чужд. Писал одно, а жил по-другому. Хотя ничего. Год на меня влиял, точно. После "воли" читать о сострадании нелепо. Ницше необходим.

      – Кьеркегор один из первых указал на недостаточность понимания тех или иных истин, он указал на слабость человека, на необходимость силы следования им.

      – Ваши ответы мне все больше и больше нравятся, – похвалил Мокин. Он сел, довольный послушанием и ответами. Вскоре он пойдет домой, где его ждут жена, сын. Ему за семьдесят, всю жизнь он следовал великим истинам – в лекциях, о переносе их в жизнь не могло быть и речи: одна буква не переносится.

      Я люблю в Камю дневники. Исповедальные женщины, открытые, как на духу, показывающие все, что у них есть, – тело. "Бесстыжие", – говорят старухи, завидуя. "Бесстыжие", – говорю я, потому что тела надо стыдиться, но в то же время хочу их.

      Общество аморально, раз не может найти ничего святого, кроме детей и денег. Люди напоминают войска, прикрывающиеся пленными и раненными. -Стрелять в своих те не будут. – А деньги… Нет никакой разницы между деньгами и солнцем. Ими зачтены все. Люди отошли от животных, но не в лучшую сторону. Человек дольше, так как променял рождение, смерть на что-то другое. Мне не в чем жить. Любой поступок – бумеранг. Я не чувствую своей родиной ни Армению, ни Россию. Я не привязан к земле.

      окт. 2007.

      12. Wind of change

      1. Любуясь собственной тоскою…

      Раньше он был другим. Пил пиво, покупал шаурму. Медведь, говорили мы. Чувствовалось, что он качается. Котов, стоя у семерки, помню, сказал:

      – Ну че, вот он качался, ну и искривил позвоночник.

      Леха выглядел странным, немного диким, что на философском являлось скорее правилом, чем иным. Помню, напротив