Сестрица. Дженнифер Доннелли

что ты очень умна, Октавия, но ты ошибаешься, – заговорила она. – Еще до принца пять женихов приходили ко мне просить руки Эллы. Пять. Хоть я и превратила ее в кухонную замарашку. А сколько раз у меня просили твоей руки, знаешь? Ноль. Вот и реши это уравнение, дорогая.

      Уязвленная Тави отвела взгляд.

      – Что, скажи на милость, ты будешь делать с этой своей наукой? – продолжала мать, потрясая в воздухе книгой. – Станешь профессором? Ученым? Но это все только для мужчин. И кто станет тебя кормить, если я уйду, так и не найдя тебе мужа? Что ты будешь делать? Пойдешь в гувернантки, станешь спать на чердаке в нетопленой комнате и есть остатки с хозяйского стола? Или заделаешься белошвейкой, чтобы день и ночь класть один крошечный стежок за другим, пока не ослепнешь? – Маман брезгливо встряхнула головой. – Даже в лохмотьях Элла была бриллиантом по сравнению с тобой. Она была красивой, ласковой, а ты? Совсем иссушила себя своими цифрами, формулами, уравнениями никчемными. Пора положить этому конец. Так я и сделаю.

      С этими словами Маман шагнула к очагу и швырнула книгу в огонь.

      – Нет! – крикнула Тави. Она вскочила со стула, схватила кочергу и попыталась спасти книгу, но поздно – пламя уже обугливало страницы.

      – Одевайтесь, вы, обе! – закончила Маман, победоносно выходя из кухни. – Жак! Подавай экипаж!

      – Тави, ну вот надо было ее расстраивать? – сердито воскликнула Изабель. – Маман! – крикнула она, выбегая из кухни вслед за матерью. – Где вы?

      Она застала мать в передней: та пыталась распахнуть парадную дверь, все еще призывая Жака и экипаж. Прошла целая вечность, прежде чем Изабель уговорила ее вернуться наверх. В спальне она тут же стянула с матери платье и налила ей стакан бренди, чтобы та успокоилась. Попробовала ее накормить, но Маман отказалась. Наконец Изабель уложила ее в кровать, но, когда она уже накрывала мать одеялом, та вдруг села и схватила ее за руку.

      – Что будет с тобой и твоей сестрой? Скажи мне! – настаивала она, и в глазах ее был страх.

      – С нами все будет в порядке. Как-нибудь справимся. Отчим ведь оставил нам денег, разве нет?

      Маман рассмеялась. Безнадежно, устало.

      – Ваш отчим не оставил нам ничего, кроме долгов. Я продала Рембрандта. Большую часть серебра. Кое-что из моих драгоценностей…

      Изабель почувствовала себя очень усталой. Болела голова.

      – Не надо сейчас об этом, Маман, – сказала она. – Ложитесь лучше спать. Завтра поговорим.

      Вернувшись в кухню, она застала Тави у очага: та стояла на коленях и пристально смотрела в огонь. Изабель взяла у нее из рук кочергу и попыталась вытащить книгу из очага, но было уже поздно.

      – Не надо, Из. Оставь ее. Поздно, – сказала Тави так, словно у нее перехватило горло.

      Сердце Изабель заныло, когда она услышала это. Спокойная, уравновешенная Тави никогда не плакала.

      – Извини. Я только хотела помочь, – сказала она, опуская кочергу.

      – Правда? Ну тогда причеши меня, да получше, – убитым голосом отвечала Тави. – Нарумянь мне щеки. Сделай меня красивой. Сможешь?

      Изабель