В той стране. Борис Екимов

душа.

      Взяв красный вишневый батожок, она пошла к озеру за гусями. На молодого гусака была плохая надежда.

      Вечерний свет золотил пшеничное поле за амбарами, и хуторское кладбище среди молодой озимки виделось таким пригожим, уютным, что хотелось глядеть на него и глядеть. Там были все вместе: муж и золовка Ксения, вся родня – дорогие люди, с кем жизнь провела. Они уже стали землей, человечьи заботы, горести, радости – все было позади.

      А Махорин путь еще не был окончен. И нужно было идти за гусями. А так болела нога, так ломила и жгла огнем в коленке, словно перед долгим ненастьем.

      Афоня – друг зеленых растений

      Зима нынче голощекая. «Калмыцкий», восточный, ветер холоду придает, а снега от него не жди.

      Степь – угрюмая. Скудный снежок размело по буеракам, логам да балкам, серой пылью присыпало. Скучно в степи. И в селеньях невесело. Голая земля, сухой жгучий ветер, по дорогам – черная поземка. По ночам лопается земля.

      Выхожу во двор. Куры и те под крышу забились. Лишь мальцу Петьке погода нипочем. Он носится по замерзшей лужине на коньках, с клюшкой; лицо от мороза и ветра алым цветет.

      Тетка Маня, соседка, вышла из дома дров да уголька набрать, остановилась у забора:

      – Чего твои делают? Я к ним приду.

      – Приходите.

      – Афоня живой? – тревожится она. – Какой день его не вижу, моряка нашего, не заболел? На ноги он жалился.

      Он живет в другом соседстве, по левую руку. Для нее – Афоня, для меня – Фомич. Словно отвечая на тревогу соседей, он появляется на своем огороде в старой форменной фуражке – лакированный козырек.

      – А мы об тебе горюем! – говорит тетка Маня. – Ноги, мол, у него подыграли.

      – Ничего подобного! Я их вылечил. Редькой, – подчеркивает он. – Очень полезное растение. Да! Именно так! Резать ломтиками и прикладать к коленкам. Черная редька по своим свойствам…

      Теперь – не лето. «Калмыцкий» стылый ветер обжигает. Слушатели терпят недолго. Тетка Маня махнула рукой:

      – Редька! Гляди, уши поморозишь… – и ушла.

      Я поеживаюсь. Зябко. Лишь Петьке все нипочем: он мыкается с клюшкой по льду, но Афонины сказки ему не нужны.

      – Заходи! – зовет меня Афоня. – Чего не заходишь? Заходи!

      Захожу. С некоторых пор Афоня живет во флигеле, оставив просторный дом в полное владение жены. Так им покойнее. Во флигеле никто старика не корит за курево, днем можно спать, коли охота придет, а среди ночи огонь палить, радио включать на полную громкость – во всем своя воля.

      – Заходи! – приглашает Афоня, продолжая начатый во дворе разговор. – Черная редька по своим свойствам… Режу ее тонкими ломтиками, прикладаю, обвязываю. Излечивает на сто процентов. Гляди… – Он выходит на середину комнаты, приседает, демонстрируя полное излечение.

      Я помню его всегда таким, сколько знаю: невысокий, клещеногий. Афоня – кочегар с «Москвина».

      В годы мальчишеские пароходы угадывали мы по гудку: «Качалов», «Москвин», «Красная заря», «Максим Горький». Знали капитанов: Турченкова, Теплянского, механиков: