Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн. Евгений Кулькин

А сами губы рядом бабочкой парили около лица.

      – Красиво, правда? – спросила Кима Оломская.

      Евгений неопределенно повел головой.

      Ему вспомнилось, как вели себя женщины у игровых автоматов. Только устроишься возле железного обманщика, как под твоей рукой появляется мальчишка. Он начинает подсказывать, что надо делать и как. И вот когда какое-то уразумение, наконец, приходит, за спиной появляется некая фея с бокалом в руке.

      – О, вы настоящий герой «Пиковой дамы»! – восклицает она, стараясь хоть какой-то выпуклостью, но дотронуться до играющего.

      Тот, естественно, оборачивается. Потому как всякая, пусть даже и не очень понятная лесть всегда занимательна и приятна. И почти осознает, что это как раз то, что ему нужно. И обратно они уже уходят вдвоем.

      Другая же, коль замечает, что на нее долго не обращают внимания, задает, например, такой вопрос:

      – Вам известно, что такое реституция?

      Полупоняв это слово, играющий глядит на нее так, словно она обряжена в священнические одежды, и неожиданно получает перевод:

      – Реституция – это восстановление. Потому верните вон тот ход.

      Глаза чуть приужены, как у той, что на майке, порхают. И потому как они никуда больше идти не собираются, период оседлости завершен.

      Кого преследуют шпионские страсти, может заподозрить в ней хитрого изворотливого агента, потому в более зловещей форме рисует концовку этой встречи. Все прочие уверены, что это отросток цветка судьбы, что из памятных им дат они запомнят именно эту, когда она привидением возникла за спиной и сказала знакомое, но непонятное слово.

      А тем временем на ту же табуретку, распаленный чем-то ему только ведомым, потому как пил весьма умеренно, взобрался Вадим Тумасов.

      Как и всякий артист, он был обряжен в костюм с бабочкой и, несмотря на жару, ни разу не снял с себя этой стесняющей тело одежины.

      Он притуманил свой взор и чуть приглушенно стал читать:

      Откуплюсь от прошлого любовью

      Нестерпимой, как сыновья боль.

      Только ты фальшивой своей молвью

      Ни души, ни тело не неволь.

      – Не буду! – шаловато вставила Карина.

      А Вадим продолжил:

      Чтоб не отозваться на усладу,

      Изведя себя до прежних мук,

      До того, что спелой каплей яда

      Оборвет сердечный перестук.

      Чтобы прежде, чем с природой слиться,

      Превратиться в первородный прах,

      Я б душе позволил удивиться,

      Что прощен во всех своих грехах.

      Откуплюсь от прошлого любовью

      Настоящей, не такой-сякой,

      Не монашкой чахлой в изголовье,

      Годной лишь читать за упокой.

      Что невещим снам позволит сбыться,

      Воплотиться в мудрость вечных тем,

      С тем, что счастье – это кобылица,

      Что еще не поймана никем.

      Но легенда древняя витает,

      Над которой ахает народ:

      Кто ее насильно зауздает,

      Тот, твердят, и дня не проживет.

      Потому и не веду погони,

      Потому