Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн. Евгений Кулькин

и целых десять лет каторги явно не покажутся одним днем.

      Выкроив час, прибежала на обед жена. И Моторыга, отчужденнее, чем всегда, поинтересовался:

      – Ну как у тебя там?

      Она поняла, что он спрашивает о конфликте на работе, потому ответила со всегдашней словоохотливостью:

      – Не сказать, что стало честнее, но образовалось.

      Придя в урочное время домой, Ефим Леонтьевич, вот так одиноко сидя у камина или у окна, размышлял обо всем, что творилось вокруг, да и в самом себе тоже.

      Сейчас он думал о развале Союза, о том самом СНГ, созданном, что называется, на смех. Теперь дорога для милиции везде закрыта. Можно человека туда заманить или украсть. И все. Как говорится, с концами.

      А недавно он натолкнулся на одну контору, которая занималась…

      Ему даже страшно об этом заикнуться. Тем более что начальство, когда он ему о своих наблюдениях доложил, довольно откровенно сказало:

      – А вы сами, случаем, не того?

      А все случилось так, что к нему на прием пришел некий врач Швейбель-Шваронок и, собственно, признался в одной мерзости. Дело в том, что он взял себе за правило записывать за своими клиентами предсмертные слова. Зачем ему это было нужно, Моторыга так и не усек. Но одно показалось любопытным.

      – Вот, это умирал у меня один тип, – начал он, – в общем-то наркоман и пропойца. И однажды, во время покаяния во грехах, неожиданно, скрипнув зубами, сказал: «Я буду гнить, а они, падлы, жить и процветать! Передай то, что я расскажу, ментам».

      И вот тот самый предсмертник среди всего прочего, что натворил за свою жизнь, упомянул, что был дилером, посредничающим между психиатрическими детдомами и теми за границей, кому интересно приобретать детей за валюту.

      – Ну а зачем это им так надо? – спросил Моторыга. – Неужели в своей стране степанутых найти трудно?

      – Все это не так наивно, – ответил врач. – Дети – живой товар. Через некоторое время, когда они вырастут, из них станут отличные доноры.

      – Что, им нужна их кровь? – вопросил Ефим Леонтьевич.

      – Нет, целые органы.

      Вот тогда-то Моторыге стало страшно.

      – Там умеют думать о завтрашнем дне, – бесстрастно сказал Швейбель-Шваронок.

      Моторыга кинулся было провести расследование. Но те самые детдома, с которыми имел дело предсмертник, теперь оказались за границей.

      Окольными путями, но врач дал понять, что пришел сюда вовсе не возмущенный всем тем, о чем признался ему умирающий, а из боязни, что то же самое он мог сказать кому-то из тех, кто его посещал, и они – заодно – могли бы брякнуть, что знающий все это доктор не известил об этом кого надо.

      Особенно одосадовало его то, когда перед уходом Швейбель-Шваронок сказал:

      – Вообще-то я гинеколог и это не моя сфера. Но во время дежурства приходится сталкиваться с теми, кто в изоляторе доживает последние часы.

      Намекнув на его невсеведомость, начальство еще сказало:

      – Вы лишнюю головную боль на себя не навлекайте. Нам бы хоть со своими бандюгами справиться.

      Вот