Убийство в Орсивале. Эмиль Габорио

супруги Треморель?

      – Вы спрашиваете, как ладили между собой новобрачные? – быстро начал мэр Куртуа, чтобы не дать Планта заговорить. – Во всей моей общине лучше меня этого не расскажет никто, так как я был их самым близким… близким другом. Воспоминание о бедном Соврези послужило для них связующим звеном счастья. Они и меня-то полюбили именно за то, что я часто говорил о нем. Ни малейшего облачка, ни одного резкого слова. Гектор – уж простите, что я так фамильярно называю несчастного графа, – был без ума от своей жены.

      – А графиня? – спросил отец Планта не столько наивным, сколько ироничным тоном.

      – Берта! – воскликнул мэр. – Да я несколько раз даже ставил ее в пример своей жене! Берта!.. Она была достойной и Соврези, и Гектора, двух мужчин, лучше которых я не встречал за всю свою жизнь. – И, заметив, что его энтузиазм несколько удивил слушателей, он продолжил: – У меня свои причины так выражаться, и я не опасаюсь делать это перед людьми, профессия и характер которых гарантируют мне их скромность. Соврези при жизни оказал мне большую услугу… когда я добивался поста мэра. Что же касается Гектора, то я считал его совершенно покончившим с увлечениями молодости и даже думал, что он неравнодушен к моей дочери Лоранс. Я даже мечтал о том, как бы поприличнее устроить эту свадьбу. И если у графа Тремореля был титул, то и я дал бы за дочерью такое приданое, что их герб можно было бы отлить из золота. К несчастью, события изменили мои планы.

      В это время в передней вдруг раздался страшный шум. Там происходила, несомненно, борьба, крики и вопли доносились оттуда до самой гостиной.

      Все вскочили.

      – Я знаю, что это такое, – сказал мэр. – Это, наверное, несут труп графа Тремореля.

* * *

      Мэр Орсиваля ошибался.

      Дверь в гостиную быстро распахнулась, и на пороге появился какой-то худощавый человек, которого с одной стороны держал жандарм, а с другой – один из лакеев. Он с яростью отбивался от них, делая это с необычайной энергией. В прихожей и во дворе тем временем все еще раздавались крики сотни голосов. Толпа кричала:

      – Вот он! Смерть убийце! Вот он! Это Геспен!

      И несчастный в страшном испуге продолжал защищаться.

      – Помогите! – кричал он хриплым голосом. – Спасите! Оставьте меня, я невиновен!

      И он ухватился за дверь в гостиную, так что его нельзя было оторвать от нее.

      – Оставьте его! – скомандовал мэр, которого испугало ожесточение толпы. – Оставьте его!

      Но это было легче приказать, чем исполнить. Ужас придал Геспену страшную силу. Но вдруг доктору пришла в голову мысль отпереть одну створку этих дверей. Тогда, потеряв точку опоры, несчастный сорвался и кубарем покатился к самому столу, за которым писал судебный следователь. Затем он вскочил на ноги и стал искать глазами, куда бы удрать. Но, увидев, что все двери и окна были облеплены любопытными, он в бессилии опустился в кресло. Его лицо выражало ужас, все тело его сжималось в судорогах. Эта сцена была настолько тягостна, что мэр Орсиваля счел необходимым повлиять на