Лиса в курятнике. Карина Демина

плаще… им-то оно в лицо вглядываться ни к чему, им бы свой интерес соблюсти.

      – На каторге сгною. – Без особого вдохновения получилось, но поверили. Упали на колени, каяться стали, божиться, что, мол, бес попутал, а больше-то они ни в жизнь так не будут…

      Конечно, не будут.

      Илья Лаврентьевич проследит, чтобы красавцы эти ни в один приличный дом не устроились. Что ж… старик был памятлив, злоязычен, а уж игр за своей спиною и вовсе не терпел.

      В матушкиных покоях, несмотря на летний денек, было натоплено. Полыхал огонь в печи, гудел, грея воздух, и без того раскаленный.

      Лешек чихнул.

      А императрица взмахнула рученькой, отпуская взопревших дам, которые скоренько удалились. Были они одинаково краснолицы и потны, одна и вовсе едва не сомлела в дверях, но была подхвачена фрейлинами. Те-то пообвыклись и от жары не то чтобы не страдали, скорее уж обзавелись правильными амулетами.

      – Проходи, Лешенька, – слабым голосочком произнесла императрица, – порадуй матушку…

      – Все ж прихворнуть решили? – Лешек с удовольствием открыл бы окно, пусть свежий ветер выметет из покоев матушкиных эту удушающую смесь благовоний, притираний, ароматных вод и чужого пота. Императрица же, присевши на перинах, потянулась.

      Зевнула.

      Зажмурилась.

      Она-то аккурат жару не то чтобы любила, но переносила куда проще, чем обыкновенные люди.

      – Присядь куда… и что с Одовецкими?

      – Я взял на себя труд, руководствуясь единственно заботой о вашем, матушка, здоровье…

      Она отмахнулась, уточнив:

      – Когда?

      – Да ныне же вечером… она, как мне показалось, не слишком рада была.

      – Старшая?

      – И младшая тоже… нет, глазки в пол, лепечет какие-то глупости, но опыта не хватает. Любопытство выдает. И что-то еще есть. – Лешек пальцами щелкнул. – Не могу понять…

      – Плохо, что не можешь. – Матушка отобрала у него кубок с водой, которую выплеснула в горшок с волчьецветом.

      Что сказать, вкусы у императрицы-матушки были преспецифические.

      Ягодку вызревшую сняла.

      В рот отправила.

      Зажмурилась.

      – Кисло, – пожаловалась позже. – Что-то меня вовсе приворотными перестали жаловать. Аль подурнела?

      – Матушка!

      Нет, он знал, что на матушку время от времени пытались воздействовать, но приворотное…

      – Что? – Она тронула тяжелые косы, которые ныне обрели оттенок белого золота. – Лешек, ты же большой мальчик, понимаешь, на что способна влюбленная женщина…

      Оно-то верно, его и самого время от времени опоить пытались.

      – Нет, дорогой. – Императрица ущипнула его за щечку. – И ядов больше не шлют, и чары попридерживают. Затаились, а это нехорошо…

      Он вздохнул и пожаловался:

      – Женить хотят…

      – Ироды какие, – посочувствовала императрица. А глаза смеялись. И сама она будто сияла, такая хрупкая, такая легкая… обманчиво легкая. Лешек, еще будучи дитем горьким, развлекался, пытаясь поднять золотые косы. И что у батюшки