Красношейка. Ю Несбё

на ту сторону вместе. Гюдбранна разбирал смех. Разумеется, приятно было бы окунуться в далекие мечты о еде, тепле и женщинах – о чем вещал над золотистым полем боя льстивый голос из русских громкоговорителей. Но верить в это?

      – Могу поспорить, что он не вернется, – заявил Синдре. – На три суточных пайка, ну как?

      Гюдбранн вытянул руки по швам, проверяя, на месте ли штык.

      – Nicht schissen, bitte![8]

      Гюдбранн обернулся – с бруствера ему улыбался человек в русской солдатской ушанке, его лицо было перепачкано кровью. Потом этот человек с легкостью лыжника перемахнул через бруствер и приземлился на лед окопа.

      – Даниель! – закричал Гюдбранн.

      – Хей! – сказал Даниель и приподнял ушанку. – Добрий ветшер!

      Остальные стояли как обмороженные и смотрели на них.

      – Слушай, Эдвард, – громко сказал Даниель. – Тебе бы не мешало поработать над нашими голландцами. У них там между караулами метров пятьдесят, не меньше.

      Эдвард, как и остальные, стоял молча как зачарованный.

      – Ты похоронил русского, Даниель? – Лицо Гюдбранна горело от волнения.

      – Похоронил его? – переспросил Даниель. – Да я даже прочел молитву и спел за упокой. А вы разве не слышали? Я уверен, было слышно аж на той стороне.

      С этими словами он запрыгнул на бруствер, сел, поднял руки в небо и запел глубоким, задушевным голосом:

      – Велик Господь…

      Тут все расхохотались, Даниель и сам смеялся до слез.

      – Ты дьявол, Даниель! – сказал Дале.

      – Нет, теперь я не Даниель. Зовите меня… – Даниель снял русскую ушанку и прочитал на обратной стороне подкладки, – …Урией. Черт, он тоже умел писать. Да, да, хотя он был и большевик. – Он снова спрыгнул с бруствера и посмотрел на товарищей. – Надеюсь, никто не против обычного еврейского имени?

      На какую-то секунду воцарилась тишина, потом все утонуло в хохоте. Друзья стали наперебой хлопать Урию по спине.

      Эпизод 10

      Окрестности Ленинграда, 31 декабря 1942 года

      На пулеметной позиции было холодно. Гюдбранн надел на себя все, что было из одежды, и все равно стучал зубами и не чувствовал пальцев рук и ног. Больше всего мерзли ноги. Он накрутил новые портянки, но это не слишком помогало.

      Он пристально смотрел в пустоту. В этот вечер «Ивана» что-то не было слышно. Может, он справляет Новый год? Может, ест что-то вкусное. Баранину с капустой. Или сосиски. Гюдбранн, конечно, знал, что у русских нет мяса, но никак не мог избавиться от мыслей о еде. У них у самих не было ничего, кроме всегдашнего хлеба и чечевичной похлебки. Хлеб уже давно покрылся плесенью, но они к этому привыкли. А когда он так проплесневел, что стал разваливаться на куски, они стали кидать эти куски в похлебку.

      – Все равно на Рождество нам дали сосиски, – сказал Гюдбранн.

      – Тссс! – шикнул Даниель.

      – Сегодня там никого нет, Даниель. Они сидят и едят котлеты из оленины. С брусникой и таким жирным, сочным соусом. И картошкой.

      – Не

8

Не стреляйте, пожалуйста! (нем.)