Красношейка. Ю Несбё

но ты же видишь, – сказал Гюдбранн.

      – Да, не слишком замысловато. Вот так встал и убежал.

      – Конечно.

      – Потом, с пулеметом промашка вышла. – Голос Эдварда был полон холодной насмешки.

      – Да.

      – И ты даже не смог докричаться до голландцев.

      – Я кричал, но было уже слишком поздно. Было темно.

      – Была луна, – сказал Эдвард.

      Они посмотрели друг на друга.

      – Знаешь, что я думаю? – спросил Эдвард.

      – Нет.

      – Нет, знаешь, по тебе же видать. За что, Гюдбранн?

      – Я не убивал его, – взгляд Гюдбранна был прикован к огромному глазу Эдварда. – Я пытался отговорить его. Но он даже слушать меня не стал. Просто убежал. Что я мог поделать?

      Они стояли, наклонившись друг к другу, тяжело дыша, и пар от их дыхания тут же уносил ветер.

      – Я помню, когда в последний раз ты так выглядел, Гюдбранн. Той ночью, когда ты убил того русского у нас в блиндаже.

      Гюдбранн пожал плечами. Эдвард положил ему на плечо руку в обледеневшей рукавице:

      – Послушай. Синдре не был хорошим солдатом. Пожалуй, даже хорошим человеком. Но мы-то приличные люди, нам надо пытаться при всем при этом соблюдать какие-то нормы и ценности, понимаешь?

      – Теперь мне можно идти?

      Эдвард посмотрел на Гюдбранна. Слухи о том, что Гитлер одерживает победу далеко не на всех направлениях, стали доходить и сюда. Соответственно, увеличилось и число норвежских добровольцев, и на смену Даниелю и Синдре пришли двое мальчишек из Тюнсета. Все время новые, молодые лица. Кто-то запоминался, кого-то быстро забывали, когда он погибал. Даниеля Эдвард запомнит, он знал это наверняка. Точно так же, как и то, что очень скоро лицо Синдре сотрется из его памяти. Сотрется…. Через несколько дней Эдварду-младшему исполнится два годика… Эту мысль он не стал додумывать.

      – Да, ступай, – ответил он. – И береги голову.

      – Конечно, – сказал Гюдбранн. – Даже спину согну.

      – Помнишь, как говорил Даниель? – спросил Эдвард со странной улыбкой. – Если мы будем тут ходить согнувшись, то вернемся в Норвегию горбатыми.

      Вдали раздался трескучий хохот пулемета.

      Эпизод 13

      Окрестности Ленинграда, 3 января 1943 года

      Гюдбранн внезапно проснулся. В темноте он несколько раз сморгнул, но увидел лишь очертания досок кровати над собой. Пахло сырым деревом и землей. Он что, опять кричал во сне? Другие парни говорили, что больше не просыпаются от его криков. Он лежал, чувствуя, как постепенно успокаивается пульс. Он почесал бок: вши, наверное, никогда не спят!

      Его разбудил тот же самый сон: он и сейчас еще чувствовал лапы на груди, видел в темноте желтые глаза, белые зубы хищника, с которых стекали кровь и слюна. И слышал, как кто-то тяжело дышит, будто перепуганный насмерть. Кто – он или зверь? Такой уж был этот сон: он спал, каждый раз просыпался и не мог пошевелиться. Зверь уже готовился перегрызть ему глотку, когда треск пулемета снаружи разбудил его, и он успел лишь увидеть, как зверь поднялся с одеяла и отпрыгнул к земляной стене блиндажа, но пули разорвали его в клочья. И он осел на пол, превратившись в кровавую, бесформенную,