День, когда мы были счастливы. Джорджия Хантер

Брамса, которую Адди выучил в пять лет, с написанной на полях пометкой от учительницы: «Очень хорошо, Адди, продолжай упорно работать». Позолоченную рамку с выгравированными цифрами 1911 и фотографией Милы, лысой и с огромными глазами, не старше, чем Фелиция сейчас. Крошечные ботиночки из красной кожи, в которых делали свои первые шаги Генек, потом Адди, а потом и Яков. Выцветшую розовую заколку, которую Халина упорно носила каждый день в течение многих лет. Остальные вещи своих детей она аккуратно разложила по коробкам, которые затолкала в самую даль самого глубокого шкафа, молясь, что скоро вернется к ним.

      Теперь на обеденном столе Нехума откладывает для Собчаков серебряную супницу и половник. Остальное они заберут с собой.

      – Давайте начнем с фарфора.

      Она поднимает со стола чашку с золотым ободком и нежно-розовыми пионами. Они заворачивают каждую чашку и блюдце в льняные салфетки и укладывают в коробку, потом берутся за столовое серебро, два комплекта: один достался им по наследству от мамы Сола, второй – от мамы Нехумы.

      – Я подумала, что заверну их в ткань и пришью к блузке, чтобы выглядело как пуговицы, – говорит Нехума, показывая на две золотые монеты сверху солидной стопки купюр злотых – крупица сбережений, которые они сумели обналичить до того, как их банковские счета заморозили.

      – Хорошая идея, – говорит Мила.

      Она берет серебряное зеркальце с ручкой и мгновение всматривается в свое отражение, морща нос при виде темных кругов под глазами.

      – Оно принадлежало твоей маме, да?

      – Да.

      Мила осторожно кладет зеркальце в коробку, накрывая сверху несколькими слоями итальянского шелка цвета слоновой кости и белого французского кружева.

      Нехума складывает злотые, закатывает их вместе с золотыми монетами в салфетку и кладет ее в свою сумочку.

      Теперь на столе остается только черный бархатный мешочек. Мила берет его.

      – Что это? Тяжелый.

      Нехума улыбается:

      – Сейчас. Я тебе покажу.

      Мила передает мешочек ей, и Нехума развязывает тесемки, стягивающие верх.

      – Подставь руку, – говорит она, высыпая содержимое на ладонь Милы.

      – О, – выдыхает Мила. – Вот это да!

      Нехума смотрит на кулон, сверкающий на ладони дочери.

      – Это аметист, – шепчет она. – Я нашла его несколько лет назад в Вене. Есть в нем что-то такое… Я не устояла.

      Мила поворачивает фиолетовый камень, и ее глаза округляются, когда он отражает свет люстры над головой.

      – Он прекрасен.

      – Правда?

      – Почему ты никогда его не надевала? – спрашивает Мила, прикладывая золотую цепочку к своим ключицам и ощущая вес камня.

      – Не знаю. Мне это казалось тщеславным. Мне всегда было неловко его надевать.

      Нехума вспоминает день, когда она впервые увидела кулон; от мысли обладать такой экстравагантной вещью у нее ослабели колени. Это было в тридцать пятом году,