На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин

ту же минуту за их спинами неестественно высоким голосом запел Журка:

      И на юбке кружева, и под юбкой кружева, —

      Неужели я не буду председателя жена?..

      Они посторонились. В накинутом на плечи ватнике мимо прошел Журка, стуча каблуками.

      Над лесами тяжело поднималась луна. Ее розовато-мутный свет разбавил темноту. Длинная крыша шохи теперь, казалось, повисла над землей. Пепельно-серую дорогу пересекли две тени.

      Ульяна потянула Петра к обочине и села, туго обтянув колени подолом. Петр опустился рядом. Ульяна подбородком ткнулась ему в грудь и засмеялась. Потом подняла лицо и вся потянулась к нему. Но поцелуй получился торопливый и соленый. Ульяна что-то зашептала… Петру стало приятно, и в то же время шевельнулась мысль: «Не надо бы всего этого».

      – Ульяна…

      – Да, да! – отвечала Ульяна.

      – Как же будем мы с тобою жить?

      – Будем, будем…

      – Плохо мы живем. Так нельзя жить.

      – Можно. Мы уже привыкли.

      – «Мы уже привыкли», – повторил Петр и машинально погладил ее щеку. – Ты сказала – привыкли так жить?

      – Да, – Ульяна недоуменно посмотрела на Петра. – Что с тобой?

      – А я не могу так жить, – Петр отстранил Ульяну и встал. Ее руки скользнули по его пиджаку, ухватились за карманы…

      – Вот ты как… – прошипела она.

      Петр отвел ее руки и пошел.

      «Привыкли, привыкли», – стучало в голове. Через минуту до него донесся тоскливый крик Ульяны:

      Вот и кончилась война,

      И осталась я одна.

      Я и лошадь, я и бык,

      Я и баба, и мужик…

      …Около мостка через Холхольню Петр встретил Журку. Журка помог ему протащить велосипед по бревнам. Потом они вдвоем вели за руль машину и ни о чем не говорили.

      У дома Петра Журка сказал сиплым басом:

      – Петр Фаддеич, надо заранее дров заготовить для завода, чтоб высохли. Максим говорил – для обжига нужна высокая температура…

      В горле у Арсения, видимо, першило, и он с трудом сдерживал себя, чтобы не раскашляться…

      Глава одиннадцатая

      Пожар

      Ночь. Она смешала поля с лесом, деревню с садами, Лукаши – десятка два желтых огоньков, лай собак, звонкие вскрики гармошки и озорная песня Арсения Журки:

      Голова ты голова, голова-головушка,

      Не боится голова ни кола, ни колышка…

      Стреноженные кони глухо бьют копытами, жеребята трутся около маток. За ними гляди да гляди. Не успеешь моргнуть, как пустятся в горох, задрав хвосты. Василий Ильич выгонит их и опять привалится к стогу, подоткнув под бока сенца. Лежит и думает, думает об одном и том же… Со своими думами он свыкся, вызубрил их, как таблицу умножения.

      Ночь с каждым часом свежеет. Василий Ильич с головой зарывается в стог. Слежавшееся сено полно тепла и запахов луговых трав.

      Так проходит ночь за ночью, спокойно и однообразно. И казалось порой, что наконец Овсов обрел то, что искал: ночью он пас коней, а днем копался в своем огороде.

      Но это только