На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин

с каждым ударом твердел. Молния сверкала беспрестанно. Она не высекалась искрой, не играла змейкой, а сразу со всех сторон охватывала землю, и ослепительно яркое синеватое пламя дрожало секунду-две, гасло и опять с треском и грохотом раскалывало небо.

      Дождь с перерывами шел до утра. Хмурый рассвет тоже не обещал погоды. Небо затянули тяжелые прокопченные тучи, они ползли так низко, что задевали за макушки соснового леса. Люди были мокрые и злые. Одни хотели идти домой, другие – продолжать косить. Особенно упорствовал Конь. Его поддерживал Еким.

      – В дождь коси, а в погоду греби, – говорил он.

      Василий Ильич втайне надеялся, что дождь прогонит всех по домам. Но Клава заявила решительно, что пока она бригадир, никого никуда не отпустит. Василий Ильич совсем пал духом. Надрываясь, таскал охапки мокрой, как водоросли, травы и развешивал ее на специально изготовленных из жердей клетях – вешалах.

      Дождь не переставал лить. Серые облака по нескольку раз собирались в проливные тучи. Земля уже не впитывала воду. Ею до краев переполнились канавы, под ногами хлюпали лужи.

      На четвертый день к Овсову подошла Клава. Все уже работали, а Василий Ильич задержался в шалаше.

      – Василий Ильич, – робко проговорила Клава, – шли бы вы домой. Работа не по вам. Вы так извелись, что страшно смотреть. Правда, идите. Что вам здесь?

      Овсов долго молчал, упорно разглядывая носки сапог, побелевшие от воды.

      – Да, да, лучше уйти, – наконец пробормотал он.

      Половина Алешкинского луга была скошена. Теперь косили ближе к Лукашам, у дороги. Проходя, Василий Ильич услышал грубоватый бас Коня:

      – Дачник-то наш размяк, как пряник сахарный.

      – Слабоват в поджилках, – подначил Сашок.

      Василий Ильич притаился за кустом.

      – Грех вам над человеком измываться, – укоризненно проговорил Еким. – Сказывал – совсем в деревне останется.

      – А чего ж он не мычит, не телится? – спросил Сашок.

      – Не верю я в Овсова… Нюх у меня на человека собачий. Да и пользы от него, как от козла. От таких, как Овсовы… – и оскорбительная непристойность больно стеганула по ушам Василия Ильича.

      Еким вздохнул:

      – Язык у тебя, Ваня! Осмеять да облаять.

      – Ладно, Еким, – спокойно заговорил Конь. – У меня злой язык. Ну, а ты скажи, велика от него будет польза колхозу?

      – Нешто я про это говорю, – в ответ пробормотал Еким.

      – Одним словом, дачник он, – отрезал Конь и обратился к Сашку: – А ну, Сашок, смахнем этот клин до обеда.

      – Многовато!

      – Затяни ремень потуже, – засмеялся Конь, и в тот же момент одновременно звякнули брусницы.

      «Пошли заходить», – догадался Василий Ильич и торопливо, почти бегом, двинулся к Лукашам.

      Дорогу развезло, как мыло. То и дело попадались низины, залитые водой, ручьи, вышедшие из берегов.

      С грустной усмешкой встретила мужа Марья Антоновна.

      – Наработался, колхозничек?

      Василий