На первом дыхании (сборник). Владимир Маканин

сюда приехал. Гоните его немедленно!» Второй – очень болезненный и очень сутулый. Кашлюн. У Громышева их и было двое. То есть в Москве двое. Они представляли фирму. Доставали приборы. И шлялись по институтам, заманивая недоумков вроде меня в кукуевские степи.

      – Ты уверен, что их было не двое? – переспросил я.

      – Уверен. Был один.

      Я даже растерялся. Не знал, что подумать. И вдруг спросил:

      – Коротышка?

      – Да.

      – Башка громадная?

      – Да.

      – Фиксатый?

      – С золотыми. Ты куда?

      А я уже метнулся к дверям, я рванулся, мной выстрелили. Но у дверей пришлось остановиться и ждать – вся лаборатория опять и очень дружно вытаскивала вон мой стол. И он опять застрял. Гроб. Эй, ухнем. Последняя картинка, которую я увидел в этой авосечной конторе.

      Нет. Не последняя. В коридоре еще раз мелькнул лысый начлаб – взял из холодильника коньяк и нес к себе в кабинет. Кого-то угостить. Или, может, заврачевать собственную рану. Цвет у коньяка был чуть розовенький, как у выдохшейся воды с сиропом. Кукуевский разлив.

* * *

      Пусть бы я сам просчитался, ошибся, дал маху. Было б не обидно. Я б перенес.

      Ярость душила меня. Я даже оглох, плохо слышал.

      Я примчался на такси, хотя денег было в обрез. Здание – тонкая и высокая модерняжка в двадцать этажей. Пластик, металл и стекло. И все в клеточку. На восьмом этаже этого гигантского учреждения небольшая комнатка. Одна-единственная – это все, что выделила Москва всесильному Громышеву, великому Громышеву, могучему Громышеву, громовержцу Громышеву. И, надо сказать, даже эту крохотную келью он вымолил у Москвы с трудом.

      На подхалима-коротышку с громадной башкой я налетел прямо в коридоре. Наткнулся. Посреди гудящего улья.

      – Ах, что за встреча. Как давно я вас не видел… – начал я, весь наливаясь кровью.

      – Олег?.. Ну давай зайдем в комнату.

      – А зачем в комнату? Мы и здесь поговорим.

      – Ну не в коридоре же. Такой шум.

      Он отступал к своей келье. Я за ним. Он побледнел.

      – Давай зайдем в комнату, – приговаривал он. – Неужели же трудно зайти в комнату…

      И я все шел и шел за ним. А когда вошел – увидел, что в кресле сидел Громышев. Собственной персоной.

      – Олег! Какими судьбами! – посмеиваясь, начал он.

      Они расхохотались. И Громышев, и оба его подхалима – тот, что вошел со мной, и второй, тот, что болезненный, он сидел у окна.

      Я стал им чеканить, что Громышев или его подлипалы (мне все равно кто) должны немедленно отправиться в тот авосечный институт. И должны сказать, что пошутили. И что я прекрасный работник. И что я устроился к ним не из-за кого-то, а сам по себе…

      Они опять захохотали.

      – Олег…

      – Вы должны не-мед-лен-но, – уже на самом пределе чеканил я. И тут бог меня спас. Потому что я увидел себя в зеркале, которое в углу: увидел себя со стороны. Стоп. Сейчас ты схлопочешь. Милиция недалеко, и помни это. Ради Гальки. Еще не все потеряно…

      Я подошел к графину, налил воды в стакан – выпил.

      – Ты