Моя война. Юрий Алексеевич Слатов

разговоры и слушали внимательно. По окончании Санька захлопал в ладошки:

      – Давай ещё, брат!

      Соснович боднул меня в плечо:

      – Замполит, споёмся. Ну даёшь! Ты ж классно играешь. А притворялся: «Для себя – для себя». Давай вместе. «Олесю» знаешь? Не, сначала выпьем. Попов! Наливай!

      Старшина первой роты подал нам кружки с самогоном. Выпили. Запели. Многие подтянули. Получалось не очень дружно, но громко. С чувством заканчивали последний куплет, когда вдруг неожиданно распахнулась входная дверь и в комнату влетел разъярённый командир части. Оглядев всех подскочивших с кроватей, он остановил свой взгляд на мне:

      – Не с того начинаете, товарищ лейтенант! Не успели прибыть, а уже пьянствуете! На гитарах бренчите! Что, совсем ох…и?! Третий час ночи! Соснович! Заканчивай бардак! Ну-ка все марш по комнатам!

      – Товарищ майор! Мы же…

      Старшина попытался что-то возразить, но Кушнаренко перебил его:

      – Я что, непонятно сказал?

      Дальше командир говорил только матом. Под его монолог все наши гости тихонько удалились. Остались только мы с Олегом. Преданно глядели на комбата.

      – Как там тебя? Фадеев?

      Я привычно в этот вечер кивнул.

      – Так вот, лейтенант! Ты с этих охламонов пример-то особенно не бери! Вмиг забулдыгой станешь! На первый раз объявляю замечание!

      Я опять кивнул, хотя по уставу должен был подтвердить услышанное. Но не смог. Командир ушёл. Соснович показал вслед ему фигу:

      – Да пошёл он! Тоже, блин, нашёл охламонов! Как будто сам прямо трезвенник! Ладно, Юрка, и правда – давай спать ложиться!

      Рухнув на кровать, я поставил точку в своём первом дне на Шиндандской земле.

      Глава десятая

      На утренний развод следующего дня старшина меня не поднял. Пожалел. Решил, наверное, что закалка у замполита ещё не та. Правильно решил. Я проснулся от жажды. В каптёрке никого не было. Тяжело оторвал голову от подушки. С трудом сел. На часах уже десять. Горели «трубы» отравленного организма. Начали пригорать щёки. От стыда. «Ничего себе, Фадеев! – стучала в лоб нетрезвая совесть. – Вот это «дебютировал» в коллективе!» А когда вспомнил, что умудрился в первый же день получить от комбата взыскание, – совсем поплохело. Одним словом, как говорится, поймал «отходняк» по полной программе. Умылся водой из ведра прямо в комнате. Пить её Олег строго-настрого запретил. Оделся. К зеркалу не походил, чтобы не видеть свои печальные, укоризненные глаза. Вышел в коридор. На тумбочке всё тот же Рахматуллин.

      – Дневальный! А где старшина?

      Солдат встрепенулся и уставился на меня непонимающими глазами.

      – Где дежурный по роте?

      – Спыт!

      – Как спит?! Ну-ка давай его сюда!

      Рахматуллин засеменил в сторону кроватей. Через минуту показался Рубан:

      – Вызывали, товарищ лейтенант?

      – Ты что, спишь, что ли?

      – Никак нет! Откуда вы взяли?

      – Рахматуллин сказал.

      Сержант повернулся к солдату:

      – Ты чо, чуркистанец! Совсем нюх потерял?! Кто спит? Ты сказал?

      Дневальный