Кровавый пир. Андрей Зарин

красной луки, алого чепрака и желтой подушки, была увязана бурка из верблюжьей шерсти, впереди же между лукой и всадником было прикреплено ружье поперек седла; с правой стороны, прикрепленный к луке, болтался мешок с пороховницей, с левой висела медная сулейка. Так как было рано и роса еще белой пеленою лежала на траве, то на всаднике накинут был опашень зеленого сукна, рукава которого спускались ниже стремян. Когда становилось теплее, он сбрасывал опашень и приторачивал его к бурке.

      Конь его тоже был разукрашен. Сбруя вся была покрыта серебряными бляшками, ремни под мордой были окованы серебром, и подле ушей коня висело по два бубенчика, звон которых разносился далеко по свежему утреннему воздуху.

      Другой всадник, ехавший позади первого, был одет много проще. На нем был зеленый кафтан, поверх которого надеты были кожаные латы, на голове его простой войлочный колпак, за спиною саадак со стрелами и лук, за поясом огромный нож, а сбоку длинный меч. Позади его простого седла без подушки был привязан большой кожаный мешок, а с боков седла висело тоже по мешку. Конь его был крепок, но не породист, и сбруя на нем была из простого сыромятного ремня.

      Первый был молодой князь Алексей Петрович Прилуков, ехавший из Астрахани в Казань, исполнив государево поручение; второй – его слуга. Звали его Степан Кротков, но прозвали почему‑то Дышлом, и он так и жил уже под этим именем.

      Возвращаясь домой, князь хотел навестить своего друга, Сергея Лукоперова, с которым служил вместе в Казани и который уехал на побывку к отцу в именье, что под Саратовом.

      Первым заговорил слуга:

      – Этак мы, князь, и вовек не найдем его. Мало ли местов под Саратовом! Бродим, бродим… теперь уже где бы были!..

      – Молчи, Дышло, дурья твоя голова. Ведь сказано – подле Широкой. А Широкая‑то, вон она! Видишь?

      Действительно, верстах в шести от них, словно серебряная лента, вилась речка.

      – А Широкая‑то, може, пятьдесят верст тянется! – ворчал слуга.

      – Ну, ну! И пятьдесят верст сделаем. Нам не к спеху. Дело свое справили! Гляди‑ка, вон и душа живая! Покличь‑ка!

      К реке по степи с веселым ржанием бежал табун лошадей, позади которого виднелись табунщики.

      – Эгой! Го – го – го! – закричал Дышло, махая своим войлочным колпаком. Голос его покрыл собою даже конское ржание, и табунщики оглянулись. Один из них, в синей рубахе, красных портах из домотканой материи, лаптях и войлочной шапке, с длинной крючковатою палкой, отделился от прочих и подбежал к всадникам. Увидев господина, он тотчас сдернул свою шапку и открыл загорелое, красное, как кирпич, лицо.

      – Скажи, друже, – спросил его Дышло, – не ведаешь ли, где тут Лукоперов живет. Бают, тута где‑то!

      Табунщик осклабился и обнажил белые, крепкие, как у волка, зубы.

      – А тута и есть! – отвечал он. – Он наш господин!

      – Вот так здорово! – радостно воскликнул Дышло. – А далеко до его усадьбы?

      – Не, близехонько! Верст десять, – отвечал табунщик, – теперя вы до речки доезжайте и потом влево, да все бережком, бережком! Тут горушка будет, а на ней и усадьба!

      – Спасибо,