Кровавый пир. Андрей Зарин

пусть за нас колоднички расплатятся.

      А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки – и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.

      Уньковский и Плохово засыпали себя навозом и лежали там ни живы ни мертвы от страха.

      «Вот тебе и царю повинился!» – в паническом страхе думал Плохово и читал молитвы…

      Почти ночью вернулся пьяный Разин на свой струг, и за ним тянулась ватага.

      – Атаман, а атаман, – сказал ему Ванька Хохлов, – ты не сердись!

      – А што?

      – Наши пошалили малость!

      – А што?

      – Да вишь, две кошмы верхом шли. Наши‑то пошарпали их. Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили.

      – Айда! – весело ответил Стенька. – Люблю! Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…

      – А еще…

      – Ну!

      – Немчин тут объявился. Слышь, бает, от воевод астраханских.

      Разин сразу протрезвел. Уж не погоня ли?

      – Волоки его сюда!

      Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно – потешна.

      Разин окинул его быстрым взглядом.

      – Кто будешь?

      – Я? Видерос! Карл Видерос! Я для вас струги делал!

      – Сорочье яйцо ты. Вот ты кто! Зачем послан?

      – Воеводы прислали! Я не сам. Иди, говорят, и скажи этому супост…

      – Что – о? – грозно окрикнул Разин.

      – Этому доброму человеку, – поправился немец, – чтобы он сейчас по нашему приказу всех приставших людей в Астрахань воротил. Не то худо будет. Царь уж не помилует!..

      – Ах ты пес! – закричал Разин, выхватывая саблю. – Сучий ты сын! Как ты смеешь мне такие речи говорить. Я тебя!

      – Ай! – завизжал немец и упал на палубу.

      – Подымите его! – приказал Разин, весь дрожа от гнева. – Держите да встряхивайте!

      Два дюжих казака подняли за шиворот немца и время от времени встряхивали его, как мешок, а Разин, сверкая распаленными от гнева глазами, кричал, махая перед его носом саблею:

      – Ладно! Ладно! Воеводы мне смеют приказы слать, немилостью грозить! Скажи, что Разин не боится ни воеводы, ни кого повыше его! Заруби себе!.. Пожди: я с ними еще свижусь! Тогда будет расчет! Дураки, остолопы, трусы! Теперь у них сила, они и нос дерут. Небось, возьмет и наша верх. Я на совесть с вашими свиньями расплачусь. Покажу, как меня без почета принимать. В ноги поклонятся!.. Да!.. Дайте ему взашей!.. – вдруг прервал он свою речь, тяжело переводя дух. Немец кубарем полетел на берег и не помня себя помчался по улице.

      – От – ча‑ли – вай! – прокатилась команда.

      Струги поплыли дальше, а Стенька Разин, злобно сверкая глазами, все еще сжимал кулаки.

      В воеводской избе, в Астрахани, с унылыми лицами сидели Прозоровский и Львов и только тяжко