Дело Артамоновых. Максим Горький

свечу, Никита тихо сказал:

      – Не надо бы Олёше ходить на бои.

      – Это – чтобы люди смеялись: испугался Артамонов! Ты – молчи, пономарь! Сморчок.

      Изругав всех, Илья через несколько дней, за ужином, сказал ворчливо-ласково:

      – Вам бы, ребята, на медведей сходить, забава хорошая! Я хаживал с князь Георгием в рязанские леса, на рогатину брали хозяев, интересно!

      Воодушевясь, он рассказал несколько случаев удачной охоты и через неделю пошёл с Пётром и Алексеем в лес, убил матёрого медведя, старика. Потом пошли одни братья и подняли матку, она оборвала Алексею полушубок, оцарапала бедро, братья всё-таки одолели её и принесли в город пару медвежат, оставив убитого зверя в лесу, волкам на ужин.

      – Ну, как твои Артамоновы живут? – спрашивали Баймакову горожане.

      – Ничего, хорошо.

      – Зимой свинья смирна, – заметил Помялов.

      Вдова, не веря себе, начала чувствовать, что с некоторой поры враждебное отношение к Артамоновым обижает её, неприязнь к ним окутывает и её холодом. Она видела, что Артамоновы живут трезво, дружно, упрямо делают своё дело и ничего худого не приметно за ними. Зорко следя за дочерью и Пётром, она убедилась, что молчаливый, коренастый парень ведёт себя не по возрасту серьёзно, не старается притиснуть Наталью в тёмном углу, щекотать её и шептать на ухо зазорные слова, как это делают городские женихи. Её несколько тревожило непонятное, сухое, но бережное и даже как будто ревнивое отношение Пётра к дочери.

      «Не ласков будет муженёк».

      Но однажды, спускаясь с лестницы, она услыхала внизу, в сенях, голос дочери:

      – Опять на медведя пойдёте?

      – Собираемся. А что?

      – Опасно, Алёшу-то задел зверь.

      – Сам виноват – не горячись. Значит – думаете обо мне?

      – Я про вас ничего не сказала.

      «Ишь ты, шельма, – подумала мать, улыбаясь и вздохнув. – А он – простак».

      Илья Артамонов всё настойчивее говорил ей:

      – Поторопись со свадьбой, а то они сами поторопятся.

      Она видела, что надо торопиться, девушка плохо спала по ночам и не могла скрыть, что её томит телесная тоска. На пасху она снова увезла её в монастырь, а через месяц, воротясь домой, увидала, что запущенный сад её хорошо прибран, дорожки выполоты, лишаи с деревьев сняты, ягодник подрезан и подвязан; и всё было сделано опытной рукою. Спускаясь по дорожке к реке, она заметила Никиту, – горбун чинил плетень, подмытый весенней водою. Из-под холщовой, длинной, ниже колен, рубахи жалобно торчали кости горба, почти скрывая большую голову, в прямых, светлых волосах; чтоб волосы не падали на лицо, Никита повязал их веткой берёзы. Серый среди сочно-зелёной листвы, он был похож на старичка-отшельника, самозабвенно увлечённого работой; взмахивая серебряным на солнце топором, он ловко затёсывал кол и тихонько напевал, тонким голосом девушки, что-то церковное. За плетнём зеленовато блестела шёлковая вода, золотые отблески солнца карасями играли в ней.

      – Бог в помощь, – неожиданно для себя умилённо сказала женщина; блеснув на неё мягким светом синих