Посвящается дурам. Татьяна Шереметева

мешаю? Хотя мне совершенно всё равно. И почему я не остался за границей? Валялся бы сейчас возле бассейна на какой-нибудь вилле. Рядом бокал мартини, вокруг красивые женщины.

      Сейчас-то я понимаю, что все они суки. Только одним, как ей, это удаётся скрывать, а другие настолько глупы, что не могут даже этого.

      На людях она подбирает живот и старается ступать от бедра, как манекенщица. Спину держит прямо, подбородок под девяносто градусов от пола. Тоже, научилась, понимаешь. Губки расслаблены и приоткрыты, как для поцелуя. Взгляд – как раз наоборот: предельная концентрация.

      Зазевался мужик – ну, на какую-то минуту, – и всё: можно докладывать, что «было сбитие». Как истребитель на войне. И злобный фриц уже мордой в землю.

      Ну, что там еще? Выражение лица разочарованное и немножко брезгливое, как будто объелась пирожных во французской кондитерской. Их сейчас расплодили по всему городу. Всё пытаются доказать, что тут почти Париж. Идиоты.

      Ближе к телу. А когда её никто не видит, сразу же сразу начинает сутулиться, осматривать затяжки на колготках, проверять маникюр и не размазалась ли помада на её приоткрытых губках.

      Губы вообще самое говорящее место. А совсем не глаза. На глаза очки тёмные надел – и порядок. А губы не спрячешь. Я всегда на них смотрю.

      Вот они подобрались и из раскрытого бутончика превратились в высохшую щепочку. А там сквозь дерево уже и металл поблёскивает. Вместо рта – такой отточенный узенький серпик. Хочешь – жни, а хочешь – куй. Запросто может резануть этим серпиком. Как раз по самому дорогому. Мало не покажется.

      Ну, не может смириться с тем, что кто-то моложе и красивее. Вот рядом молоденькая девочка. Атласная шейка и попочка, наверное, с нежнейшим пушком ближе к трусикам, а у неё всего этого нет. Зато есть целлюлит.

      Можно сколько угодно утешать себя тем, что и шейка, и попочка скоро отцветут.

      «Зато твой целлюлит будет цвести вечно, и чем дальше, тем более пышным цветом!» – замечаю я с удовлетворением.

      Знаю баб. И потому не люблю их.

      Не пришлось бы сейчас слушать её мерзкое кваканье. Хотя, если объективно, она ничего. Ноги длиннющие. Интересно, где она себе колготки находит – таких же размеров нет в природе. Грудь маловата. Хорошо, пока не висит.

      Вечером я всегда внимательно наблюдаю за ней: отсчёт от пяток. Кстати, у некоторых – жёлтых и твердокаменных.

      Но эта – нет, не такая. Эта всё скребётся и моется, как енот-полоскун, всё насмотреться на себя не может.

      Да. Отсчёт от пяток и выше – ноги, задница, талия, грудь, шея, губы.

      Замечаешь, прежде всего, это.

      Глаза – ну, что глаза, это зеркало души, и только. Она ими на всех смотрит. И каждому врёт этими глазами про свою душу так, как хочет.

      (Вот оно: «как»! «Вариации на заданную тему» – не забыть! Додумаю потом).

      Отвлёкся. Да, интересней заглянуть в зеркало её тела: это не для всех. («Угу», – говорю я со всей возможной иронией). И тело редко врёт. Ну, разве что в постели. Я к этому даже привык.

      Ничего не говорит, только вздыхает. Хоть