Масоны. Алексей Писемский

что Людмила сама появилась навстречу ему в дверях этой комнаты.

      Ченцов провопиял к ней:

      – Людмила, прости меня!.. Я разведусь с женой и женюсь на тебе!

      Людмила была с опущенными в землю глазами.

      – Нет, вам нельзя жениться на мне!.. Я вам родня!.. Уезжайте!

      Произнеся это, Людмила захлопнула за собой дверь.

      Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть на него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив:

      – Людмила, я вижу, никогда меня не понимала: я любил ее, и любил больше всех в мире.

      Точно гора с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова, Людмила вышла к адмиральше и, сев около нее, склонила на плечо старушки свою бедную голову; Юлия Матвеевна принялась целовать дочь в темя. Людмила потихоньку плакала.

      – Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, – принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. – Он говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.

      Людмила слушала мать все с более и более тоскливым выражением в лице.

      – Мне Егор Егорыч говорил, – а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, – что Валерьян – погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, – ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, – он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль.[52]

      При последних словах Юлия Матвеевна покраснела немного.

      – Ну, мамаша, не браните его очень… мне это тяжело! – остановила ее Людмила.

      И адмиральша умолкла, поняв, что она достаточно объяснила дочери все, что следует.

      Ченцов между тем, сходя с лестницы, точно нарочно попал на глаза Миропы Дмитриевны, всходившей в это время на лестницу. Она исполнилась восторгом, увидав выходящего из квартиры Рыжовых мужчину.

      – Вы были у адмиральши? – спросила она, почти загораживая дорогу Ченцову.

      – Да, – ответил ей тот грубо.

      – Я честь имею рекомендоваться: подполковница Зудченко и хозяйка здешнего дома! – объявила Миропа Дмитриевна.

      Ченцов не понимал, к чему она это говорит.

      – Вы, конечно, часто будете бывать у адмиральши? – допытывалась Миропа Дмитриевна.

      – Нет-с, я скоро уезжаю из Москвы, – проговорил, едва владея собою, Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее ничего не значило; она продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато сел на своего лихача и съехал с ее дворика.

      Весь остальной день Миропа Дмитриевна испытывала нестерпимое желание рассказать о случившемся капитану Звереву, который почему-то давно не был у нее. Произошло

52

Сераль – дворец и входящий в него гарем в восточных странах.