Масоны. Алексей Писемский

исполнять ту и другую должность.

      «Вот тебе на! – подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. – Каким же это образом адмиральша, – все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть, свое поместье, – приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись, решил:

      – Роман тут какой-нибудь!

      – Роман? – воскликнула Миропа Дмитриевна с сильно засветлевшимися глазками.

      – Конечно, роман! – повторил Аггей Никитич. – В Варшаве это почти каждодневно бывает.

      – Но роман у дочери, я полагаю, а не у старухи, – заметила Миропа Дмитриевна.

      – Вероятно! – подтвердил капитан. – И скажите, эта дочка хорошенькая?

      – Очень!.. Очень!.. – почти взвизгнула Миропа Дмитриевна. – Сначала я ее, – продолжала она, – и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу: в одной комнате сидит адмиральша, а в другой дочь, которая, вероятно, только что встала с постели и стоит недалеко от окна в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, – и что это за красота у ней личико и турнюр весь – чудо что такое! Ну, вообразите вы себе сливки, в которые опущены листья розы!

      Капитан при этом как бы даже заржал слегка.

      – Это хорошо, должно быть! – произнес он.

      – Удивительно, неописанно хорошо!.. – подхватила Миропа Дмитриевна. – И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо сказали, что тут какой-нибудь роман, потому что у дочери, тоже как и у матери, лицо очень печальное, точно она всю ночь плакала.

      – Будешь плакать, как эта проклятая любовь заползет червячком в душу!.. – проговорил с ударением капитан.

      Миропа Дмитриевна совершенно справедливо говорила, что на лицах Людмилы и адмиральши проглядывала печаль. В тот именно день, как за ними подсматривала Зудченко, у них произошел такого рода разговор:

      – Ты принимала ту микстуру, которую я тебе привезла? – спросила Юлия Матвеевна сухим тоном.

      – Принимала, – отвечала дочь нехотя и с оттенком досады.

      – И что же, лучше, поспокойнее себя чувствуешь?

      – Нет!

      – А покушать чего не хочешь ли?

      – Нет!

      Проговоря это, Людмила, видимо, терзаемая мучащей ее тоской, встала и ушла в свою комнату.

      Старуха же адмиральша подняла свои глаза на висевший в углу дорожный образок казанской божией матери, как бы возлагая все свои надежды на владычицу.

      Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего