В водовороте. Алексей Писемский

упрашивать, чтобы он остался у них отужинать. Князь согласился. Елена за ужином ничего не ела.

      – Вы, кажется, хотите голодом себя уморить? – заметил ей князь.

      – Все противно! – отвечала ему Елена.

      Елизавета Петровна при этом ответе дочери внимательно посмотрела на нее.

      VII

      В самый день переезда Григоровых на дачу их постигнул траур; получена была телеграмма, что скоропостижно скончался Михайло Борисович Бахтулов. Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.

      В Петербурге смерть Михайла Борисовича, не говоря уже о Марье Васильевне, с которой с самой сделался от испуга удар, разумеется, больше всех поразила барона Мингера. Барон мало того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, – на место Бахтулова назначен был именно тот свирепый генерал, которого мы видели у Бахтулова и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих желает видеть работников, тружеников, а не друзей. Барон, насчет которого были прямо сказаны эти слова, только слегка побледнел, и затем генерал при каждом докладе его стал придираться ко всевозможным пустым промахам и резко выговаривать за них. Барон молча выслушивал все это и в душе решился сначала уехать в четырехмесячный отпуск, а потом, с наступлением осени, хлопотать о переходе на какое-нибудь другое место. В один день, наконец, он высказал генералу свою просьбу об отпуске.

      – Вы едете за границу? – спросил его тот насмешливо.

      – Нет-с, в Москву! – отвечал ему барон.

      – Отчего же не за границу? – повторил генерал опять насмешливо.

      – Я не имею средств на то, – отвечал барон, гордо выпрямляясь перед ним.

      – Я могу испросить вам пособие, – произнес генерал уже серьезно.

      – Я не болен и не имею права на пособие, – проговорил барон тем же гордым тоном.

      Он не хотел от этого дикого сатрапа[55] принимать никакого одолжения.

      Генерал затем, весьма равнодушно написав на его докладной записке: «Уволить!», – возвратил ее барону, который, в свою очередь, холодно с ним раскланялся и удалился.

      На другой день после этого объяснения, барон написал к князю Григорову письмо, в котором, между прочим, излагал, что, потеряв так много в жизни со смертью своего благодетеля, он хочет отдохнуть душой в Москве, а поэтому спрашивает у князя еще раз позволения приехать к ним погостить. «Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель, словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще более раскрывает раны сердца моего», – заключал барон свое письмо, на каковое князь в тот же день послал ему телеграфическую депешу, которою

55

Сатрап – в древней Персии наместник провинции; пользовался неограниченной властью.