Люди сороковых годов. Алексей Писемский

ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).

      – Ну, так что же – заходи как-нибудь; пойдем вместе! – сказал ему Николай Силыч.

      – С великой готовностью, – отвечал Павел и на той же неделе вытребовал из деревни свое ружье и патронташ.

      Затем они каждый почти праздник стали отправляться: Николай Силыч – в болотных сапогах, в чекмене и в черкесской шапке, нарочно для охоты купленной, а Павел – в своей безобразной гимназической шинели, подпоясанной кушаком, и в Ванькиных сапогах. Места, куда они ходили, были подгородные, следовательно, с совершенно почти выстрелянною дичью; а потому кровавых жертв охотники с собой приносили немного, но зато разговоров между ними происходило большое количество.

      Юный герой мой сначала и не понимал хорошенько, зачем это Николай Силыч все больше в одну сторону склонял разговор.

      – А что, ты слыхал, – говорил тот, как бы совершенно случайно и как бы более осматривая окрестность, – почем ныне хлеб покупают?

      – Нет, Николай Силыч, у нас ведь хлеб некупленный – из деревни мне привозят, – отвечал Павел.

      Лицо Дрозденки осклабилось в насмешливую улыбку и как бы свернулось несколько набок.

      – Да, я и забыл, что ты паныч! Крестьянской слезой питаешься! – проговорил он.

      Павел невольно потупился.

      – По рублю на базаре теперь продают за пуд, – продолжал Николай Силыч, – пять машин хотели было пристать к городу; по двадцати копеек за пуд обещали продавать – не позволили!

      – Кто ж мог это не позволить? – спросил Павел.

      – Начальство! – отвечал Николай Силыч. – Десять тысяч здешние торговцы дали за то губернатору и три тысячи полицеймейстеру.

      Павел обмер от удивления.

      – Этаких людей, – говорил он с свойственным юношам увлечением, – стоит поставить перед собой да и стрелять в них из этой винтовки.

      – Попробуй! – сказал Николай Силыч и, взглянув Павлу прямо в лицо, захохотал.

      – Попробую, когда нужно это будет! – произнес тот мрачно.

      – Попробуй! – повторил Николай Силыч. – Тебя же сошлют на каторгу, а на место того вора пришлют другого, еще вористее; такая уж землица наша: что двор – то вор, что изба – то тяжба!

      Николай Силыч был заклятый хохол и в душе ненавидел всех москалей вообще и всякое начальство в особенности.

      Результатом этого разговора было то, что, когда вскоре после того губернатор и полицеймейстер проезжали мимо гимназии, Павел подговорил товарищей, и все они в один голос закричали в открытое окно: «Воры, воры!», так что те даже обернулись, но слов этих, конечно, на свой счет не приняли.

      Другой раз Николай Силыч и Павел вышли за охотой в табельный день в самые обедни; колокола гудели во всех церквах. Николай Силыч только поеживался и делал свою искривленную, насмешливую улыбку.

      – Что, отец Никита (отец Никита был законоучитель в гимназии), чай, вас все учит: повинуйтесь властям предлежащим! – заговорил он.

      – Нет, – отвечал с улыбкой Павел, – он больше все насчет франтовства, –