Отель на краю. Галина Валентиновна Тимошенко

авось Мамаша расщедрится и сама сообщит что-нибудь полезное.

      – Только Скрипачка, но она уже третий день молчит. Сначала говорила, а когда мужик из твоего отсека спрыгнул, замолчала.

      Холую очень не нравилась тема судьбы предыдущего обитателя его отсека, и он торопливо спросил:

      – А почему она Скрипачка? Эйнштейн, как я понял, ученый, Фермер, видимо, фермер…

      Тут он сообразил, что продолжение перечисления с мрачной неизбежностью выводит на происхождение прозвища «Мамаша», и замолчал, плохо понимая, как теперь выкручиваться. Однако Мамаша все так же бесстрастно ответила:

      – Она в первый день все время рыдала и кричала. Делать нам было нечего, поэтому мы ее слушали. Она действительно скрипачка, но у нее обнаружили рассеянный склероз, и года через два-три года играть она больше не сможет.

      Холуй без особого любопытства осведомился:

      – А чего было рыдать-то? Получается, еще целых два или даже три года сможет играть.

      – Думаешь, на том берегу реки каждое воскресенье будет собираться публика?

      Наверное, в устах любого другого человека эта фраза прозвучала бы иронически, саркастически или вовсе издевательски, но произнесенная совершенно ровным безжизненным голосом Мамаши, она не показалась Холую даже насмешливой.

      – По-моему, ей лет тридцать, не больше, и она всю жизнь только и делала, что играла на скрипке. Как еще она могла все это воспринять?

      Ради сохранения имиджа не полного идиота Холуй снова решил сменить тему:

      – А как вы думаете, почему… Ну в общем, почему именно мы?..

      – У нас со Скрипачкой довольно много общего, – в первый раз в Мамашином голосе появился хоть какой-то намек на эмоции. – Судя по всему, твой предшественник – в ту же корзину. Почему здесь алкаш Фермер и Эйнштейн – понятия не имею.

      Внезапно Холуя как ледяным водопадом накрыло.

      – Послушайте, а с кем вы разговаривали перед тем, как сюда попали? Ну, кого последнего вы помните?

      – Отца, – все так же бесстрастно сообщила Мамаша. – Ты особо не надейся, мы здесь это уже сто раз пережевывали. От отца я шла ночью по парку, а потом пришла в себя здесь. Фермер где-то напивался и вообще ничего не помнит. Скрипачка была в истерике и ни на какие вопросы вразумительно не отвечала, даже пока говорила.

      – А Эйнштейн? – с нескрываемой надеждой поинтересовался Холуй.

      – А Эйнштейн все это выслушал и вообще ничего говорить не стал. Он у нас капризный. А ты что – помнишь что-то важное?

      Тут Холуй почему-то начал осторожничать и уклончиво пробормотал:

      – Я подумаю, может, что и вспомню. Сейчас пока все неясно.

      Возможно, Мамаша его вообще не услышала, но настаивать на получении ответа не стала:

      – Во всяком случае, тот, кого мы видим, все время один, и никто из наших его не знает. Хотя на таком расстоянии видно плохо.

      – Вы видели того, кто все это устроил?! – остолбенел Холуй. – И вы молчите?! Почему же вы мне